Синьор Северини – теперь уже у него не было другого имени – весело улыбнулся.
– Мы расскажем вам все это позже. Но, судя по тому, что я понял из вашего рассказа, вам нечего жаловаться на судьбу: она вам весьма быстро доставила спокойствие, которого вы искали.
– О да, я был замечательно счастлив. Спустя год после моего бегства из Рима я уже стал уважаемым и счастливым гражданином Амстердама. А все же, синьоры, долгие годы я не считал себя в безопасности, долгие годы я не засыпал ни одного вечера, не подумав, что отлично могу заснуть в эту ночь сном вечным. О синьора, какой ужас умеют внушить эти мерзкие люди!.. Они, вероятно, забыли меня, так как я был слишком слаб и бесхарактерен, чтобы их месть помнила обо мне, но все же в продолжение десяти лет я жил, постоянно опасаясь этой мести.
– Но разве здесь, в Голландии, эти изверги могут иметь какую-либо власть? – спросила герцогиня с беспокойством.
– О, они могут всюду проникнуть, – с горечью сказал купец. – Кто может быть уверенным, что храбрый воин, сражающийся и побеждающий испанцев, не член ордена?.. Кто может утверждать, что смелый депутат генеральных штатов, голос которого всегда раздается в защиту самых решительных и самых либеральных мер, не брат общины иезуитов? Кто может сказать, что благочестивый отшельник, утешающий и подкрепляющий бедного путника, не последователь Лойолы? Кто удостоверит, что моряк со стаканом в руке, распевающий гимны за нашу свободу, не иезуит?
– Он прав, мой друг, – грустно сказал синьор Северини.
– Вы обещали мне рассказать ваши приключения, – напомнил с почтительной настойчивостью муниципальный судья.
– Вы правы, мой друг, – ответила герцогиня, встряхивая головой, как бы желая прогнать грустные воспоминания. – Итак, знайте, что, отправив вас к отцу Еузебио с письмом, желания которого я вам сообщила, я получила от отца Еузебио ответ.
– А… воображаю, какой ответ!
– В нем заключалось только одно слово: muerte.
– Злодей! – прошептал Карло, вспомнив о том, что Еузебио приготовил для него.
– Тогда я рассудила, что мне остается принять только одно решение: я должна была умереть с любимым мной человеком и увлечь за собой в могилу также и нашего палача. Я не боялась смерти, особенно когда она сопровождалась местью; что же касается до избранника моего сердца, то я знала, что могу на него рассчитывать…
– Дорогая Анна!
– Но вскоре, – прибавила Борджиа, – мне пришла другая мысль: зачем было умирать, зачем радовать этой последней победой наших врагов? Разве мы не могли обмануть их и жить, и, если возможно, начать жестокую борьбу с этим царством кровожадных лицемеров? Тогда я подготовила ту сцену, которую вам описали. Я и кардинал выпили легкое наркотическое вещество, а иезуиту я дала средство, способное усыпить его только после того, как он помучается, словно грешник в аду. Это было наименьшее, чего он заслуживал.
И воспоминание об этой сцене и о корчах иезуита вызвали веселую улыбку на устах герцогини, эшевена и кардинала.
– Когда мы проснулись, – продолжала Борджиа весело, – я и мой друг совершенно уже оправились от этого легкого потрясения, а отец Еузебио еще лежал на ковре без чувств. Тогда с помощью моего мажордома Рамиро Маркуэца, знавшего все, мы положили тело иезуита в гроб, который и был поставлен в капеллу моего дворца; затем, взяв с собой золото и драгоценности и тщательно переодевшись, поторопились оставить негостеприимные стены Вечного города.
– Воображаю себе лицо монаха, когда он проснулся в такой странной обстановке! – сказал эшевен, улыбаясь.
– Он проснулся помешанным. Нам рассказали, что его товарищи перенесли его в монастырь и что долго отчаивались возвратить ему здоровье и разум. Мы отправились во Францию, где Северини – это фамилия, принятая кардиналом, – устроился в Париже под видом знатока и любителя художественных вещей и так прославился своим искусством определять их ценность, что очень скоро приобрел большую милость короля французского. Но наша радость была непродолжительна: Рамиро Маркуэц, оставленный мной в Риме с поручением сообщать нам все, что будет происходить, дал знать о выздоровлении иезуита…