В других странах число иезуитских домов и послушников должно быть наполовину уменьшено.
Иезуитам запрещается принимать послушников моложе двадцати лет в том случае, если на то дано позволение родителей, и не моложе двадцати пяти лет, если его нет.
Иезуиты подчиняются во всех епархиях авторитету епископа и прекращают всякие изъятия их из этих правил и привилегий в этом смысле.
Дана полная индульгенция тем правительствам, которые до сего дня завладели богатствами иезуитов в том случае, если эти богатства будут употреблены на благотворительные дела и на пользу церкви».
Риччи написал этот грозный декрет, уничтожавший в одну минуту труды двух столетий, не выказав ни малейшего волнения на своем неподвижном, как мрамор, лице.
Но когда папа приказал ему подписать этот акт, генерал поднялся со своего места.
– Ваше святейшество, дозвольте мне не подписывать, – сказал генерал бледный, с судорожно сжатыми зубами.
– Вы подпишете, отец Риччи! Генерал ордена обязан мне, согласно его клятве, абсолютным повиновением, а вы знаете наказание, которому подвергаются клятвопреступники.
– Я более не генерал ордена – да будет угодно вашему святейшеству принять мою отставку и позаботиться с этой минуты о назначении моего преемника.
– Берегитесь, отец Риччи, – сказал тоном угрозы Климент XIV. – Берегитесь, так как эта реформа, честно вами принятая, есть единственная надежда на спасение ордена.
– Мои братья не примут спасения, предложенного им за такую дорогую цену. Общество Иисуса учреждено Игнатием Лойолой на настоящих, неизменных основах. Иезуиты не могут изменить их, не изменив своему долгу. Sint ut sunt, aut non sint[64]. Они останутся такими, какие они есть, или перестанут существовать!
– В таком случае они перестанут существовать! – воскликнул Климент XIV, в высшей степени возмущенный.
И он подбежал к своему столу, где была приготовлена булла о роспуске общества иезуитов. Это был замечательный документ по своей разумности, логике, по истинно христианскому чувству, акт против иезуитов, обращенный ко всему католическому миру.
Климент сел и подписал на оставшейся белой части пергамента:
«Дана в Риме за печатью кольца святого Петра.
Климент папа XIV».
– Отец Риччи, – сказал он затем дрогнувшим голосом, – я принял одну из ваших альтернатив: с этой минуты орден иезуитов уничтожен.
Отец Риччи поклонился, словно это заявление, превращавшее в простого монаха человека, более могущественного, нежели все короли земные, нисколько его не взволновало.
– Ваше святейшество так решили, – сказал он покорным тоном. – Нам остается только опустить голову и повиноваться; но позвольте вас спросить, какой монастырь назначаете вы мне как убежище для моей старости?
Климент позвонил.
– Позовите капитана швейцарского караула, – приказал он вошедшему лакею.
Когда вошел капитан, солдат воинственного вида, папа сказал ему, указывая на монаха:
– Капитан, потрудитесь отвезти достопочтенного отца в крепость замка святого Ангела; возьмите с собой столько людей, сколько вам понадобится для исполнения приказания.
Капитан поклонился.
– Отдайте это письмо коменданту замка, – прибавил Климент, приписав несколько строчек на листе бумаги, – и скажите ему, что я возлагаю на него ответственность за исполнение этих приказаний.
– Повинуюсь вашему святейшеству, – сказал капитан, приближаясь к монаху.
Но генерал иезуитов отступил и высокомерным взглядом удержал швейцарца на почтительном расстоянии, поклонился папе, скрестив руки на груди, и вышел в сопровождении капитана, словно посланник в сопровождении своей стражи.
Едва только вышел Риччи, как виконт Сааведра, португальский посол, не пропустивший ни одного слова из этого разговора, слышанного им с того места, где он был спрятан, вышел и бросился к ногам папы.
– Ваше святейшество, вы превзошли даже мои надежды! Никогда авторитет и величие государя и папы не выражались так благородно! Весь свет, святой отец, одобрит ваше великодушное решение.
Климент был задумчив.
– Видите вы эту буллу, виконт? – спросил он грустно.
– Буллу, уничтожающую иезуитов? Документ, который увековечит навсегда имя Климента Четырнадцатого?
– Это возможно, – сказал Климент, печально улыбаясь, – но покуда примите в соображение вот что, виконт, и вспомните, когда придет время… Подписав сегодня этот пергамент, – он положил руку на буллу, – я подписал свой смертный приговор.
64
«Пусть будет так, как есть, или пусть совсем не будет» (