Король шел молчаливый и строгий; тяжелые шаги солдат громко раздавались по залам. Что же касается министров, то они имели вид приговоренных: они бросали растерянные взгляды вокруг себя, ища хотя бы малейшую надежду на спасение.
Войдя в свой кабинет, король отослал дворян свиты, которые более не были ему нужны. Вся власть вновь сосредоточилась в руках монарха; министры готовы были задушить того, на кого указал бы пальцем Франциск.
Перейдя из своей комнаты в залу совета, король приказал пажу:
– Позвать сюда кардинала-канцлера, великого прево, герцога де Энжена и принца Генриха!
Немного спустя все четверо, испуганные и бледные, вошли в кабинет.
Наиболее испуганным казался Генрих: он отлично знал, что главная вина ложилась на него и тяжесть вины этой была так велика, что самое жестокое наказание могло его ожидать.
Канцлер, кардинал де Турнон, положил на стол перед королем свой портфель с бумагами.
– Уберите эти бумаги, господин кардинал! – сказал высокомерно монарх. – Я вас позвал не для того, чтобы работать с вами, как с министром, а для того, чтобы вы исполнили здесь ваши духовные обязанности.
И, бросив полный злобы взгляд на своего сына, он продолжал:
– Вы должны будете утешить в последние минуты большого преступника, который уже близок к смерти!
Генрих чувствовал, как сердце у него леденело и волосы становились дыбом, но он был солдат и переносил все молча.
– Что касается вас, великий прево, то вы должны исполнить суд. Я потому велел призвать именно вас, что ничья рука, кроме вашей, не может исполнить приговор над персоной королевской крови.
Герцог де Энжен выступил вперед. Это был молодой, красивой и благородной наружности человек, с честным, открытым взглядом.
– Государь, – сказал молодой принц с решимостью, – это для меня вы хотите заставить работать великого прево?
В тоне его слышалась гордая покорность.
– Нет, кузен, – сказал ласково король, взяв его за руку. – Напротив, я вас позвал как первого принца крови, как человека, наиболее близкого к короне, и для того, чтобы вы высказали мне ваше личное мнение по поводу государственной измены.
Де Энжен нахмурился.
– Я вас понимаю, – сказал он с горячностью.
– Вы намекаете на прошлое и хотите напомнить мне, что я притеснял ваших родных… Но вам, герцог, я всегда отдавал справедливость, и мое постоянное расположение должно вам показать, что если я наносил удары вашим родным, то делал это не из ненависти к вашему дому… Во всяком случае, если я ошибся, небо жестоко наказало меня, заставив узнать в моем наследнике душегуба.
– О, отец мой!.. – вскричал невольно принц Генрих.
– Замолчите! – прервал его строго Франциск, побагровев от злобы. – Душегуб, да, даже отцеубийца! Вы скажете, что берегли жизнь мою, когда с помощью усыпляющего зелья выдавали меня за мертвого, когда по вашему приказанию ваш отец и монарх был заключен в монастырь, где монахи принимали его за сумасшедшего и обходились с ним, как с последним слугою. Подлец! Если бы не честность и храбрость нескольких дворян, несмотря на то что они были мною обижены напрасно, Франциск умер бы от горя и страданий, от козней своего родного сына!
Все присутствующие, исключая Генриха, громко вскрикнули от ужаса.
Обвиняемый же, склонив голову, более остальных сознавал тяжесть своего преступления, совершенного по наущениям священника и женщины.
– Герцог де Энжен, – сказал король, – вы будете призваны наследовать мне, если сын мой будет лишен короны. Я знаю, что надежда трона благодаря вашему благородному сердцу не сделает вас пристрастным, а потому еще раз прошу откровенно высказать мне ваше личное мнение по делу принца Генриха.
Герцог де Энжен, бледный, вытер платком вспотевший лоб.
– Я думаю, – ответил он, – что ваше величество должны бы осчастливить вашим снисхождением принца Генриха и простить ему первое прегрешение.
– Я не спрашиваю вас, что я должен делать, – сказал резко Франциск, – я спрашиваю у вас только, что вы думаете об участии моего сына в этом преступлении? Уверены ли вы, что принц Генрих в самом деле замышлял против меня?
Но на этот вопрос не было необходимости отвечать, стоило только взглянуть на Генриха: вид его показывал полное признание в своей вине.
Герцог же поник головой и ответил:
– Он раскаивается.
– Это принесет ему пользу для вечного блага, – сказал холодно король. – Кардинал, уведите с собой принца и приготовьте его к смерти, как подобает христианину и дворянину-принцу. Господа, вы мне отвечаете за него головой.
Генрих протянул умоляюще руки к отцу, но тот отвернулся от него, и по знаку короля все оставили кабинет.