Игнатий сделал порывистое движение.
– Ты, может быть, не одобряешь моего мнения, монах? – продолжал Франциск. – Однако, как мне рассказывали твои последователи, вы считаете, что конечная цель оправдывает средства, которые были употреблены для достижения цели, даже если бы эти средства были кровавые и подлые.
– И тебе верно сказали; но ты упускаешь из виду свою цель и ошибочно судишь о своей обязанности. Уважение, смешанное с ужасом, которое в прежнее время окружало корону, теперь исчезло, и народ стал рассуждать и видеть в короле Франции прежде всего человека.
– И я тоже хочу, чтобы меня считали им, – прервал Франциск.
– И ты не прав. Одно время народы не были уверены, кто именно должен быть их повелителем, но что необходимо иметь повелителя, это они вполне сознавали. Прежде эти семейные раздоры, заговоры сыновей против отцов, ужасный суд отцов над сыновьями, на все это смотрелось с религиозным страхом, ибо победитель – повелевал. Теперь все изменилось, народ смотрит не только на корону, но и на самого короля.
– Знаю, – ответил задумчиво Франциск.
– Теперь, – продолжал иезуит, – в каком положении находится королевская власть? Монархам остается один только открытый путь, чтобы сохранить себе трон, а именно: чтобы король соединился с церковью; главное же, чтобы ни один скандал не выходил из стен Лувра и не касался плебейского слуха. Преступление сына твоего отвратительно, это верно, но берегись, чтобы оно не сделалось публичным, ибо, когда французы узнают, что в доме Валуа есть отцеубийца, они, пожалуй, сочтут дом Валуа лишним в Лувре.
– Так, по-твоему, – сказал удивленно король, – каждая обида, причиненная королю одним из членов его семейства, должна остаться без наказания?
– Кто об этом говорит? Наказание делается негласным – яд должен заменить шпагу. Более всего следует избегать публичного скандала.
– Так ты советуешь мне совершить тайное убийство? И буду ли я менее грешен перед Богом, если совершу скрытый грех?
– Те, которые управляют землей, – сказал невозмутимо иезуит, – не подчинены правилам жизни остальных людей. Если твой грех принесет вечное благо миллионам душ, тогда он достойнее тысячи добрых дел.
– И кто же, – спросил иронично король, – будет отличать грех мой, каков он: достоин похвалы или порицания?
– Мы! – сказал Игнатий Лойола. – Мы будем обсуждать грех твой.
И, встав, он подошел к королю и, пронизывая его насквозь своим огненным взглядом, сказал:
– Вы все еще не можете привыкнуть к этой мысли – вы, сильные мира. Вы, привыкшие развязывать узлы одним ударом меча, вы не можете еще познать эту чисто идеальную власть; власть, которой никому не известный священник из своей кельи управляет делами мира. В наши дни меч недостаточно силен для управления; теперь рука бедного плебея убивает сына императора. Окончилась ваша власть шпаги; если хотите царствовать еще, то вы должны стать нашими союзниками, потому что мы одни повелеваем чернью, мы одни направляем, по нашему желанию, руки, носящие оружие.
– Ах! Карл Испании! – воскликнул Франциск.
Этот возглас, невольно вырвавшийся у короля, выдал думы его во время речи Лойолы.
В самом деле, эта темная, тайная политика интриг, направляемая священниками, довела его соперника, Карла V, до высоты его настоящего величия.
Франциск, обладавший живым умом, сразу понял всю выгоду положения, которое иезуит так красноречиво толковал ему. В то время религиозная реформа пошатнула последнюю власть, источник всех властей того времени – это власть церкви. Прежние учреждения имели поэтому только единственное средство: соединиться вместе и сделаться одним целым, сообща наносить удары тому, кто вздумал бы помешать им. Монархия и царство, трон и алтарь могли продлить свое существование только при одном условии: быть крепко связанными друг с другом, и впоследствии было доказано, какая ужасная опасность угрожала тем, кто пытался разъединить так крепко соединенные монархию и религию.
– Мне приходится тогда сохранить жизнь сыну?
– Зачем? – пожал плечами Лойола. – Измените казнь, как я уже вам советовал.
– Нет, я на это не согласен. Раз мое решение не будет публично известно моему народу, то мой суд станет всего лишь местью; а я не могу мстить моему сыну.
– Ваше величество имеет чувства христианского короля, – сказал невозмутимо иезуит.
– Если я сохраню ему жизнь и даже скрою от всех его вину, что же я должен сделать с аббатом и монахами, которые нанесли такую обиду моей личности?