– Испанец! – закричала она, дрожа от гнева, и протянула руку к хлысту с золотой ручкой, лежащему на кресле. Лицо Анны в эту минуту было красиво и одновременно ужасно, так в нем отразилась вся жестокость и злоба герцогини.
Собака, увидав хлыст, пригнулась к земле и, как змея, выползла в другую комнату. Герцогиня, положив хлыст, долго еще оставалась задумчивой. Наконец она встрепенулась, протянула руку к звонку, стоявшему на столе, и громко позвонила. Тотчас же явился мажордом Рамиро. Мажордом взглянул на госпожу и по ее выражению понял, что, наверное, будет какое-нибудь строгое приказание.
– Рамиро, – сказала сухо донна Анна, – к сегодняшнему вечеру…
Мажордом весь затрясся.
– Но, ваше сиятельство…
– Я не прошу рассуждать тебя о моих приказаниях! – крикнула Анна раздраженно, быстро протягивая руку к хлысту.
Старик встал на колени.
– Ваше сиятельство можете убить меня, но я должен сказать правду. В Риме начинают роптать; эти последовательные исчезновения возбуждают подозрение и ярость в народе… Если еще какое-нибудь приключение направит подозрение к дворцу Борджиа… мы все погибнем.
– Вы будете все, ты хочешь сказать, сумасшедшими. Народ убьет вас всех, прежде чем согласится подозревать чистую, всеми обожаемую донну Анну Борджиа.
– Ваше сиятельство, простой народ легкомыслен, и достаточно самой малости, чтобы превратить его любовь в ненависть!
– Ну довольно; встань и повинуйся! В самом деле, Рамиро, ты делаешься стар, начинаешь опасаться за свою душу – так тогда, прежде чем изменить мне, удались в монастырь…
Мажордом приложил руку к груди.
– Правда, госпожа, я трясусь за свою душу, потому что Рамиро Маркуэц родился добрым католиком, и мать, которая его воспитала, была святая женщина. Но вам, дому Борджиа, я давно уже посвятил мою жизнь и душу, и я на все готов, чтобы охранить вас от малейшей неприятности.
И энергичное лицо старого каталонца выражало такую непоколебимую решимость, что Анна Борджиа убедилась в его преданности.
– Я знаю, что ты мне верен, Рамиро, – сказала она на этот раз мягко, – ты хорошо сам знаешь, что твои рассуждения ни к чему не ведут, раз дело идет о моем капризе. Так исполни то, что я тебе приказала.
– Слушаю, – ответил старик, сдержав вздох.
– Кстати, что делает пленник?
– Он пребывает в отличном расположении духа: поет, пьет и объявляет, что если хотят его вскоре убить, то пусть по крайней мере дадут ему возможность хорошенько пожить несколько дней.
– Ему ни в чем не отказывают?
– Ни в чем; я в точности исполняю данное приказание. Впрочем, это приказание вполне понятно и справедливо.
Слуга снова нахмурился. Герцогиня оставалась невозмутимой.
– Он подозревает, где он находится?
– О нет… Он полагает, что находится в римской окрестности. Карета, которая его везла, делала такие зигзаги, что он совершенно сбит с толку.
– Отлично, – прибавила Анна после недолгого раздумья, – чтобы сегодня вечером все было готово, а также две египетские невольницы и ужин.
– Где прикажете? – спросил мажордом дрожащим голосом.
– Как ты надоедлив, Рамиро; устрой все в зале змей, как обыкновенно.
Мажордом вышел и грустно подумал: «Бедный молодой человек! Пусть Бог будет к нему милостив и спасет душу его… Что касается его жизни, то никакая человеческая сила не в состоянии сохранить ее».
Анна Борджиа пригладила растрепавшиеся волосы и, подбежав к большому стенному венецианскому зеркалу, стала на себя любоваться.
– Какая я хорошенькая и все не меняюсь, – сказала она самодовольно, – буду жить и веселиться.
IV. Пленник
Карло Фаральдо, пленник, о котором говорил Рамиро, был весьма счастливый человек. Его помещение никак нельзя было назвать тюрьмой. Это была уютная, светлая, прекрасно обставленная комната. Окошко ее выходило в чудный сад, в котором в назначенные часы он имел право прогуливаться. Кормили и поили его превосходно, так что, живя в этой комнате, Карло зачастую забывал, что он находится в тюрьме.
Странный случай привел его сюда.
Карло, красивый молодой человек двадцати лет, прибыл недавно со своей родины, из Венеции, в Рим и стал искать средств для пропитания. Но это не было легко в то время, когда мало обращали внимания на искусство. Карло же надеялся найти свое призвание именно в живописи, так как ему давно говорили, что у него есть дарование. Но в те времена даже художники с именем не находили себе работы; на что же мог надеяться молодой новичок, к тому же без рекомендации.
Поэтому небольшая сумма цехинов[44], привезенных из Венеции, была вскоре истрачена, и молодому человеку предстояла перспектива голода. Бродя в один прекрасный день по берегу Тибра и раздумывая о своем бедственном положении, он вдруг услыхал сильный крик. Он поднял голову, масса народу смотрела в Тибр, на то место, где кипел водоворот. Оказалось, что какой-то мальчик, катаясь на лодке, слишком перегнулся за борт и упал в воду. Карло долго не раздумывал: вмиг скинул свою бедную одежду и бросился в воду. Ему пришлось преодолевать сильное течение, но тем не менее удалось подплыть к ребенку и схватить его за волосы.