Куда бы он пошел, если бы гостеприимный дом иезуитов запер перед ним двери? А потому он покорился своей судьбе и добросовестно начал раздумывать над книгой Игнатия, а в особенности над тем местом, где тот убеждает верующего считать себя воином Христа.
К тому же (это не должно казаться ни невероятным, ни необъяснимым) молодой человек начал мало-помалу чувствовать, что подпадает под влияние атмосферы, окружающей его в монастыре. Отвращение, которое он поначалу испытывал к монастырской жизни, уже исчезло.
Так как было устранено все раздражающее и задевающее его самолюбие, то его характер смягчился. Он еще не был одним из тех нравственных трупов, которые, по правилам Игнатия, и есть лучшие из его последователей, но он уже становился безразличным человеком, в котором стушевывались прежние впечатления и который, не отдавая себе в этом отчета, все более и более подготовлялся к принятию той окончательной формы, какую его воспитатели сочтут нужным придать ему.
Между прочим, он уже начал интересоваться тем, что происходило в монастыре, несмотря на то, что иезуитское воспитание уже приучило его поднимать глаза только тогда, когда прикажут, и знать только то, что ему позволяли знать.
Таким образом, он очень заинтересовался прибытием в монастырь двух иезуитов, из которых одного он уже видел несколько раз, другого же никогда не видал; но он не выдал ни одним движением мускулов лица своего любопытства.
Первый из этих иезуитов был отец Еузебио, тот испанский монах, который наводил ужас на кардинала Санта Северина; другой был дряхлый старик в совершенно изношенном подряснике, он шел очень медленно, опираясь на посох.
Старик пришел чуть позже отца Еузебио, вошел со смиренным видом, делая все возможное, чтобы не быть замеченным, и ответил глубоким поклоном на поклон привратника.
Настоятель, сидевший в приемной, увидев этого смиренного старика, встал и хотел двинуться ему навстречу. Но взгляд незнакомца заставил его опять сесть, с гордым и равнодушным видом ответить на смиренный поклон бедного старика.
Карло заметил все это и был этим очень смущен.
Он уже достаточно знал обычаи ордена, чтобы догадаться, что преувеличенное смирение незнакомца и притворное равнодушие, выказанное к нему другими, говорили о чрезвычайно высоком сане этого по виду столь ничтожного человека. Юноша убедился бы в справедливости своего заключения, если бы мог присутствовать при разговоре, происходившем в самой маленькой и беднее всех убранной келье монастыря.
Как только отец Еузебио остался наедине с незнакомцем, то быстро схватил левую его руку и смиренно поцеловал надетое на ней простое кольцо. Это кольцо было из филигранного[47] серебра и не имело бы никакой ценности в глазах непосвященного, но тем не менее ни у одного государя не нашлось бы в сокровищнице ни одной драгоценности, превосходившей по цене стоимость скромного колечка, надетого на палец старика. Оно служило признаком таинственной и могущественной власти, с которой должны были считаться и монахи; это был скипетр незримого властелина, которого все боялись и который не боялся никого. Словом, это было кольцо генералиссимуса ордена иезуитов. И этот бедный, оборванный, на вид столь презираемый другими иезуитами патер, кланявшийся так смиренно, и был сам великий генералиссимус ордена, преемник Лойолы, черный папа. Правда, другой генерал номинально занимал этот высокий пост. Народ знал ученого и уважаемого теолога, носившего титул генерала ордена и в качестве такового официально сносившегося с папой и с частными лицами, имевшими какие-либо сношения с иезуитами. Но по обычаю ужасного общества настоящим его властелином не был всем известный генерал. Рядом с ним стоял настоящий властелин, тот таинственный socius, существование которого и служило основанием иезуитскому ордену и у которого сосредоточивались все тайны общества. Socius’а знали только очень немногие, главные избиратели, прошедшие уже все градации этого общественного организма и посвященные уже в третьи тайны. Никто, кроме этих олигархов, не имел власти в ордене; из них выбирался товарищ генерала, которому, в сущности, принадлежала вся власть и который был хранителем традиций ордена. Подставной генерал мог быть выбран из иезуитов и не достигших еще высшей градации; в таком случае он не знал своего настоящего властелина и жил, окруженный тайными шпионами, не зная даже, кто такие эти шпионы, повсюду невидимо следившие за ним. Напротив, socius не только должен был быть избран непременно из главных избирателей, но и быть самым старым и осторожным из них, а также обладать большой долей опытности и высоким умом; сверх того, он должен был совершенно слиться с интересами ордена и смотреть на его величие как на свое собственное. Измена или какой-нибудь неосторожный поступок подставного генерала могли нанести обществу только легкий вред; напротив, измена socius’a, их тайного монарха, была бы непоправимо пагубна для общества, так как он знал все тайны ордена и в руках его находилось все, начиная со списка агентов, кончая сокровищами ордена.
47