— Смерти! Ты давно обрек меня на самоубийство, предоставив к этому все средства.
— Это служит доказательством только моей к тебе дружбы. Жить без надежды нельзя, а у тебя ее давно нет.
— Быть может, при помощи Бога друзья мои узнают, где я, и освободят меня из этой могилы.
— Однако до сих пор они этого не сделали. Вот уже пять лет, как ты сидишь в тюрьме.
— Да, когда я предательски был брошен в эту яму, моему сыну было пятнадцать лет — теперь он скоро станет совершеннолетним, получит феодальные права и, быть может, отмстит тебе, подлый душегуб, за мои страдания.
— Ты бредишь, старик, — отвечал Монморанси, — я постараюсь заручиться приказом короля и уничтожить, стереть с лица земли твоего сына.
— Нет, король не даст тебе такого гнусного приказа, ты заблуждаешься. Притом же мой замок де Пуа очень солидно укреплен, потребуется по крайней мере шесть месяцев, чтобы взять его. Едва ли король, нуждающийся в войске постоянно, отдаст его тебе для личной мести.
— Хорошо. Оставайся здесь, если желаешь, а я постараюсь найти средства сломить твое упрямство.
— Средства? Понимаю, — ты говоришь о пытке.
— О нет, я знаю твою железную волю — ты пытку перенесешь; я придумал средство совершенно иное. Вот к этой стене я думаю приковать твоего сына, — холодно сказал Монморанси и вышел из каземата.
Крик отчаяния вырвался из груди несчастного узника.
— Бог мой, — говорил он, поднимая к небу окованные цепями руки. — Ты не допустишь, чтобы совершилось такое страшное преступление, у него нет другой надежды, кроме Тебя! — И крупные слезы покатились по исхудалым щекам и седой бороде старика.
Эти слезы облегчили страдальца, в его душе зародилась надежда. Немного погодя, он заснул, шепча имя дорогого сына.
Узник обманывался, полагая, что сын его лишен опоры в свете. Вскоре мы увидим, что молодой человек имел сильных друзей.
IV
Отец и сын
Прошли три дня после описанной нами сцены, происходившей между герцогом Монморанси и графом де Пуа.
Суровый коннетабль шагал из угла в угол по обширной зале своего дворца, нетерпеливо поглядывая на дверь.
— Господин герцог де Дамвиль, — доложил слуга.
— Проси!
Вскоре на пороге появился Анри де Монморанси, герцог де Дамвиль — старший сын коннетабля. Хотя юноше едва минуло восемнадцать лет, но по его высокому росту, широким плечам и бороде он казался двадцатишестилетним мужчиной. Лицо молодого человека выражало холодную надменность. Монморанси любил своего первенца — он видел в нем самого себя.
— Господин герцог, — сказал коннетабль, — я уже два дня жду вас.
— Монсеньор, я не знал, что вам угодно было меня видеть.
— Как? Разве вы не получили мое приказание, посланное вам с берейтером.
— Нет, не получал. В Дамвиль действительно прибыл один из ваших слуг и передал мне приказание от вашего имени: тотчас же вернуться в Париж, но, признаюсь, я не поверил и потребовал письменный приказ.
— Ну а потом?.. — спросил герцог.
— Письменного приказа он мне не доставил, я велел заковать его в цепи и бросить в тюрьму.
— Вы ошибаетесь, герцог, приказ мной был дан перед вашим приездом, — я было хотел послать за вами и привести вас ко мне силой.
— Весьма сожалею, что произошло такое недоразумение! А теперь, монсеньор, что побудило вас призвать меня в Париж?
— Причина очень важная. Вы, господин герцог, позволяете себе в замке вашего отца чересчур бесцеремонно обращаться с мужьями, неудобными для ваших любовных похождений.
— Монсеньор!..
— Но вы ошибаетесь, господин герцог, полагая, что вошли уже в права наследства. Пока я жив, и по милости неба рассчитываю жить еще много лет, в моих замках и дворцах существует только одна воля — моя!
— Я вижу, монсеньор, что вам передали историю с Доминико не так, как она произошла в действительности. Я наказал Доминико за то, что он осмелился в моем присутствии ударить слугу дома Монморанси.
— Но этим слугой оказалась его неверная жена? Это значительно смягчает его дерзость.
— Монсеньор, вы слишком высоко поставлены, чтобы замечать настроение черни, я же как простой дворянин, постоянно встречаясь с людьми мелкого сословия, замечаю, что абсолютное господство феодального права начинает колебаться.
— Черт возьми! — вскричал коннетабль. — Я не имел это в виду.
— Да, монсеньор, заседатели и главы общин начинают обращаться с нами, как с простыми гражданами.