— Пора кончать, я голоден, — сказал один из палачей. — Ложись, приятель! — обратился он к приговоренному.
Зильбер повиновался; его прикрутили к кресту, и старший палач взял уже в руки свою страшную дубину. В это время к осужденному подошел капуцин, наклонился к нему и сказал:
— Сейчас ты должен умереть, не желаешь ли примириться с Богом?
— Не с твоей ли помощью, католический поп? — громко спросил Зильбер.
— Да, мы посредники между небом и землей, — отвечал монах.
— Вы посредники, именующие себя министрами Господа Бога, предаете меня самой страшной, мучительной казни и хотите, чтобы я верил вашим словам?
— Брат, — сказал кротко капуцин, — что значат земные страдания в сравнении с вечными муками в аду?
— Убирайся к дьяволу, лицемер! — вскричал Зильбер и, обращаясь к палачу, просил поскорее кончить казнь.
Толпа была поражена, многие осеняли себя крестным знамением, шептали:
— Несчастный хочет умереть, не раскаявшись!
Между тем главный палач обратился к стоявшему около эшафота чиновнику с вопросом:
— Могу я начинать? Бедный молодой человек сгорает от нетерпения.
— Погоди немного, — отвечал чиновник, вперив глаза в одно из окон близ стоящего здания.
В этом окне во время казней всегда появлялась фигура папы Сикста V. Спустя несколько минут, окно отворилось, и чиновник отдал приказание палачу начинать.
— Вы меня извините, если я причиню вам маленькую неприятность? — спросил, цинично усмехаясь, палач, обращаясь к приговоренному.
— Только ради Бога поскорее, кончай разом, — прошептал Зильбер.
Палач сделал шаг назад, поднял свою тяжелую дубину и опустил ее на правую руку приговоренного. Послышался треск раздробленных костей, и по всей платформе потекли ручьи крови; из груди несчастного вырвался раздирающий душу крик. Толпа дрогнула от ужаса и страха, крик мученика разом заглушил в ней дикие инстинкты и пробудил сожаление. Палач таким же способом размозжил левую руку осужденного.
XLIII
Неожиданная смерть
Папа Сикст V имел чрезвычайно болезненный и истощенный вид; его физические силы быстро таяли. Энергия, с которой он принялся следить за процессом отравителей, в конце концов подточила его здоровье. Железный характер его ослабел; он с ужасом видел, что дни его сочтены, а между тем предстояло так много сделать.
Войдя в кабинет дворца Восса della Verita, папа опустился перед святым распятием и начал молиться. Он верил, что Господь внушит ему быть справедливым. Его мучила мысль, что барон Гербольт, также виновный, прощен потому, что его мать внесла за него богатейшую мзду. «Значит, — думал Сикст, — Зильбер погибает вследствие неимения капиталов, разве это справедливо?» И Сикст продолжал горячо молиться, по его морщинистым щекам струились слезы, папа шептал: «Вразуми меня, Божественный Искупитель, скажи мне Господи, что человек, осужденный мной на смерть, должен умереть! Кроме преступления, задуманного им, он еще еретик, худая, сорная трава, которую надо вырвать с корнем и сжечь в огне». Папа долго и горячо молился, наконец встал на ноги, вытер холодный пот с лица и вскричал:
— Нет, Гербольт не так виновен, он сам не был еретиком и никого не совращал с пути истинного, а Зильбер вреден, как зараза, и должен умереть!
Сказав это, папа подошел к окну и отворил его. Почти в то же время палач размозжил правую руку осужденного, и воздух огласился страшными криками страдальца. Сикст V невольно отшатнулся от окна и прошептал:
— Боже Великий! Дай мне силу убеждения, что этот несчастный страдалец заслуживает казни!
В это время почти вбежал придворный лакей.
— Как ты смел войти, когда я строго запретил это? — спросил папа.
— Святейший отец, какая-то монахиня настаивает на том, чтобы поговорить с вами, хочет заявить вашему святейшеству что-то, не терпящее отлагательства.
— Хорошо, после! Теперь нельзя! — отвечал папа.
Но дверь уже отворилась, и в комнату вбежала босая монахиня, вся покрытая грязью; она бросилась к ногам папы и вскричала задыхающимся голосом:
— Помилосердствуй Сикст, помилосердствуй!
Лакей, видя, что сцена принимает драматический характер, поспешно вышел. Сикст посмотрел на монахиню и злобно вскричал:
— Как! Вы, синьора, руководительница этого страшного заговора, осмеливаетесь просить меня помиловать ваших сообщников! Вы сами должны были кончить жизнь на эшафоте вместе с ними!
— О Сикст! — молила монахиня, ломая руки. — Накажите меня, но простите Зильбера! Я убежала из моей ссылки, два дня ничего не пила, не ела; одна мысль поддерживала меня: молить ваше святейшество простить Зильбера и предать меня вместо него самой страшной смерти.
— Но почему же, синьора, вы принимаете такое близкое участие в этом молодом человеке? — спросил, злобно улыбаясь, Сикст. — Нельзя ли заменить его кем-либо другим?
— Подлец! — Юлия Фарнезе металась, точно раненая львица. — Он мне хочет заменить Зильбера! Но пойми, Феличе Перетти, Зильбер наш сын!
Сикст вскричал не своим голосом:
— Ты врешь, несчастная! Этого быть не может!
— Нет, не вру! Зильбер наш сын, я его воспитывала во Фландрии… Он приехал в Рим по моему приказанию… и попал в этот ужасный заговор… Прости же его, Сикст, прости! Можешь ли ты приговорить к смерти своего родного сына!
Папа ничего не отвечал. Бледный, с потухающими глазами, он трясся, как в лихорадке.
— Боже великий! — кричала несчастная мать. — Что же ты молчишь; поспеши отдать приказание о помиловании своего сына, иначе будет поздно!
В это время из отворенного окна донеслись слова:
— По повелению нашего святого отца Сикста V, решением святого трибунала совершена казнь кавалера Альберто Зильбера, обвиненного в отравлении.
— Аминь! — отвечали тысячи голосов.
Юлия Фарнезе также услышала эту страшную весть. Обезумев от горя, она было бросилась на папу, но Сикст V, также слышавший о совершившейся казни, вдруг побледнел и упал. Великий Сикст испустил дух. Спустя несколько минут констатировали его смерть и официально объявили о ней народу. Так завершил земной путь папа Сикст V, защитник всех угнетенных, один из самых гениальных первосвященников после Григория VII.