— Насколько я помню, вы не ведёте записей в течение сеанса.
— Это не сеанс, Стайлз, — женщина постукивает концом карандаша, что с ластиком, по столу. — Назовём это … “Разговором двух старых приятелей”.
Я хмыкаю и накручиваю лямку рюкзака на ладонь.
— Как ты себя чувствуешь?
Я пробегаю взглядом по светлым стенам, что окружают нас со всех сторон. Я зашёл в дом “Эха” всего на час, но уже чувствую себя неуютно — сумасшедший дом, как никак.
— Неужели, тут платят больше, чем в школе?
— Не думаю, что ты пришёл сюда, чтобы обсудить со мной мою заработную плату, — мисс Морелл кладёт ладони друг на друга и расслабленно опускает их на стол. — Не хочешь говорить о себе, давай поговорим о твоих друзьях …
— Эллисон вчера выписали из больницы. Она прихрамывает, но не думаю, что реабилитация займёт у нее много времени.
Женщина кивает. Я вижу, как её взгляд скользит по моим рукам, которые продолжают нервно теребить лямки рюкзака, и я замираю.
Не хочу, чтобы она подумала, что я сумасшедший, как и другие её нынешние пациенты.
— А Скотт?
— После того, как ногицунэ уничтожили, он и Айзек пошли на поправку, как и все, кого коснулся меч Они, — Морелл снова кивает, и это начинает меня раздражать. Она делает вид, что понимает, хотя это не так. Никто не понимает. — Лидия тоже в порядке, — я принимаюсь выстукивать неопределённый ритм ладонью по бедру, — Мы все в порядке. Всё наконец вернулось в норму …
Кожа под джинсами в том месте, по которому я хлопаю, начинает гореть, я ловлю себя на мысли, что делаю это слишком сильно, и останавливаюсь. Морэлл смотрит на меня, не отрывая взгляд.
Я никогда раньше не замечал, насколько чёрные у неё глаза — они буквально прожигают во мне дыру, заставляя ёрзать на месте.
У Брук были успокаивающие глаза. Их светло-голубой цвет убаюкивал.
— Стайлз, рано или поздно нам придётся поговорить о тебе.
— У меня всё хорошо, — рюкзак предательски падает на пол, потому что дрожащие руки не могут его удержать.
Я тяну его за лямку обратно и ставлю себе на колени.
— Ты думаешь о ней?
— О Брук? — я стараюсь придать голосу беззаботность, однако Морэлл наверняка услышала, что он сорвался на имени девушки. Оно остаётся на губах осадком с привкусом металла. — Иногда …
Это ложь. Она снится мне каждую ночь.
Каждую ночь я прижимаю её бездыханное тело к себе и кричу, и мой плач эхом отражается от стен школьного коридора.
— Ты скучаешь по ней?
— Немного, — я передёргиваю плечами, а затем поджимаю губы.
Снова ложь. Я всё ещё ощущаю её руку в своей, всё ещё боковым зрением ловлю её тень рядом с собой, всё ещё слышу её смех, всё ещё чувствую её дыхание на своей шее как тогда, когда она меня обнимала.
Я не просто скучаю по ней … Это больше похоже на физическую нехватку.
— Стайлз, — Морэлл зовёт меня, и я слышу в её тоне снисходительность. — Тебе нужно открыться, чтобы стало легче. Не обязательно мне — у тебя много друзей, которые ждут момента, когда ты разрешишь им тебе помочь. Поверь мне, больно будет только первое время. Потом всё действительно станет, как ты говоришь, в порядке. Когда проходишь через ад …
— Брук умерла! — я перебиваю женщину. Мои глаза жжёт от подступивших слёз. — И вы действительно думаете, что от глупых разговоров мне полегчает? Её больше нет … Я потерял её, как когда-то потерял маму. Поверьте мне, легче не станет никогда …
Чтобы руки не дрожали, я с силой прижимаю ладони друг к другу и сцепляю их в замок, переплетая пальцы.
Брук любила держать меня за руку именно так …
Я встаю и молча направляюсь к двери. Прийти сюда было ошибкой — я искал выход там, где его нет.
Как только я выхожу на улицу, телефон разрывается знакомой мелодией.
— Да?
— Ты где, чувак? — Скотт беспокоится. Он всегда беспокоится обо мне, а последнее время это даже переросло в паранойю.
— Решил прогуляться, — в принципе, на четверть это правда.
— Не подъедешь к Хейлам?
— Я пешком.
— Тогда, может, тебя забрать?
— Скотт … — я останавливаюсь на месте и пинаю камень, что оказывается под ногами. Тяжело вздыхаю и тру лоб свободной рукой. — Я сам.
— Ладно. Если что — звони.
Я нажимаю на отбой, не отвечая.
***
Как только я появляюсь в лофте Хейлов, Скотт сразу же подлетает ко мне. Он останавливается буквально в метре, замедляя шаг, а затем подходит ближе и кладёт руку мне на плечо, слегка сжимая его.
Я киваю.
Питер Хейл с привычно скрещенными на груди руками выглядит как-то … странно. Что-то изменилось в выражении его лица, но я не могу понять, что именно.
Я стаскиваю рюкзак со спины и ставлю его на пол, пихаю руки в карманы джинсов и поднимаю брови, придавая лицу заинтересованное выражение лица.
— Ну—с?
— Стайлз … Мы все беспокоимся о тебе, — говорит Скотт.
— Я в порядке, ты же знаешь! — я закатываю глаза. Сколько можно говорить одно и то же?
— Нет, Стайлз, ты не в порядке, — произносит Питер. Что-то изменилось и в его голосе. — Как и все мы. Как и я, в частности.
Я прищуриваюсь в ожидании продолжения.
— Сейчас тебе кажется, что это лучший вариант — закрыться в себе, никого не впуская в душу, туда, где осталось пустое место после смерти Брук, — я прикусываю нижнюю губу до крови. — Но это не так. Ты делаешь только хуже, закапывая эмоции внутри себя …
— Я пришёл сюда, чтобы выслушивать твои советы, Хейл? — я развожу руками. — Это как если бы немой учил меня петь! Ты в этой жизни всегда, всегда был один и прекрасно со всем справлялся, а сейчас говоришь мне, что лучше высказаться?! Серьёзно? Что ж, ладно, если вы действительно хотите это услышать, пожалуйста!
Я со злостью пинаю собственный рюкзак.
— Она соврала мне! Как можно доверять человеку, который не держит слово? Мы договорились не делать глупостей, а она … — голос срывается на хрип, и я понимаю, что вот—вот заплачу. Сжимаю руки в кулак и вдыхаю на весь объём лёгких, а затем шумно выдыхаю. — Я д- … Я должен был умереть, не она. Это была игра ногицунэ и моя игра. А сейчас её нет … Мы продолжаем как ни в чём не бывало ходить в школу, есть домашнюю еду и смотреть фильмы, а она вместо этого лежит в деревянном ящике под землёй! Из-за неё я вынужден просыпаться каждое грёбаное утро и чувствовать пустоту внутри … Из-за неё я больше не вижу разницу между чёрным и белым, плохим и хорошим, днём и ночью … Из-за неё я теперь ненавижу рассветы.
Я замираю. Собственные слова кажутся мне чужими.
Неужели, я действительно злюсь на Брук не потому, что она умерла, спасая нас, а потому, что оставила меня одного?
Это так противно и эгоистично, что меня начинает тошнить от самого себя.
Однако, я не вижу осуждения в глазах Скотта и Питера. И это пугает меня ещё больше.
Я провожу рукой по волосам и наклоняюсь к рюкзаку, роняя на пол несколько прозрачных слезинок. Выпрямляюсь, грубо провожу тыльной стороной ладони по щекам, убирая следы от солёной влаги, разворачиваюсь на пятках и молча выхожу из лофта, не удосужившись закрыть за собой дверь.
Однако, на то, чтобы далеко уйти, у меня нет сил, и я падаю на колени буквально в паре метров от места, откуда так быстро вылетел.
Я не смог сберечь Эрику, не смог сберечь Брук.
В голове всплывают слова, когда-то сказанные Скоттом:
“Надежды нет. Каждый раз, когда я пытаюсь бороться, всё становится только хуже … Люди страдают”.
Я опускаюсь на пятки и обхватываю голову ладонями, когда до меня долетают слова людей, которых я оставил.
— Она любила его, — произносит Питер.
Моё сердце пропускает несколько ударов.
— Он это знал, — говорит Скотт.
Ты прав, Скотт. Мы впервые понимаем и принимаем любовь лишь тогда, когда жизнь забирает человека, которого мы любим.
“Ты поцеловал меня”
“Я просто проверял, дышишь ты или нет”