Выход один - сделать всё возможное, чтобы дыхание и ток крови поддерживались, и отправиться в царство Сехмет, чтобы самолично выпросить жизнь для девушки.
Это было неслыханно, рискованно и могло закончиться смертью не только Ифе. С богиней Сехмет шутки плохи. Наслать болезнь на целую провинцию, от которой люди будут сгорать от жара и трястись, как бесноватые, для неё ничего не стоит. Можно вспомнить, к примеру, нашествие на его родной Тавис хвори, заставляющей людей извергать из себя пищу и всю воду. Ифе до сих пор помнит тела людей, которые не успевали хоронить, - высохшие, с запавшими глазами. Жрецы всего Та-Кемет несколько декад молились Сехмет, чтобы она смягчилась и позволила целителям выполнить свою работу.
И почему он должен так радеть за эту Айтесеб?
Свистящий звук отвлёк Ифе от дум.
Это вздохнула больная.
Она широко открыла не видевшие света глаза. Айтесеб сейчас, возможно, созерцала дороги мёртвых. Очень скоро её путь закончится судилищем...
- Где ты?.. Где моя верная Нуфрет? - просипела она.
Девушка, наверное, звала служанку.
- Когда тебя укусил паук? - спросил Ифе. - Может, кто-то виноват в этом?
Айтесеб сморщилась от звуков его голоса, но ответила:
- Горбунья... она принесла... шкатулку... я открыла...
Ифе быстрым взглядом окинул покои. На одной из резных полок он увидел дивную шкатулку, величиной в ладонь, отделанную перламутром. Как раз такую, в какой девушке из знатного и богатого дома удобно хранить драгоценности.
- Паук? Где паук? - выкрикнул Ифе, позабыв, что только что сам придумал байку о пауках, которые разыскивают друг друга.
- Его Нуфрет убила... когда укусил... - откликнулась Айтесеб.
- Она говорит всякую чушь от болезни, - заявила её мать.
Ифе совсем забыл о ней, между тем женщина встала у него за спиной. Ифе почувствовал её дыхание, запах её притираний засвербел у него в носу, а ещё он поймал движение какого-то предмета, который хозяйка достала из своих одеяний.
"Она может резануть ножом по жиле на шее. Или ткнуть в бок. В спину не хватит сил, чтобы убить. С этим пауком дело серьёзное", - подумал Ифе.
- Да, это всё от болезни, - тихо, но стараясь, чтобы голос не задрожал, ответил Ифе. - Не разобрать ничего толком. Её служанка что-то должна знать. А нам никогда не доведётся... Скоро больная перестанет дышать от опухоли на шее. Её молодая жизнь прервётся.
Хозяйка дома отошла от Ифе, и его кожа засочилась потом. Правильно говорила старая рабыня в доме его матери: бояться нужно живых, а не теней. Но опасны и те, и другие, если человек открыт для них.
Он понимал, что горбунья только по приказу госпожи осмелилась бы на такое убийство. Да и шкатулка явно ей не по карману. Значит, девушка приходится жене наместника падчерицей. И снова вопрос в наследовании дома и земель.
Ифе оглянулся: он остался с больной наедине. Теперь можно расспросить её без помех. Если удастся, конечно. Но уж очень необычное место укуса - шея. Понятно, если бы тварь напала на руку...
- Их было много внутри... Я закричала... бросила шкатулку... Нуфрет их растоптала... Горбунья сказала: а что это на твоих... накладных волосах... И он укусил... - не дожидаясь вопроса, прошептала Айтесеб.
Ну это уж слишком! Самой рисковать быть укушенной, чтобы исполнить злую волю хозяйки! Ифе решил пойти и рассказать обо всём наместнику.
А пока он использовал все имевшиеся у него снадобья, чтобы помочь девушке. Эх, если бы их позвали вовремя... Скольких бы можно было спасти, если бы люди сделали такую малость - призвали целителей вовремя! Ифе отправился к наместнику и жрецу, которые всё же засиделись в беседке.
Точнее сказать - залежались. Два толстяка развалились на подушках и храпели так, что колыхались веточки цветистого растения и полотно навеса.
Это, конечно, был легчайший ветерок, но внутри Ифе всё содрогалось от возмущения. Уж кто-кто, а номарх целой провинции мог бы обеспечить порядок в своём доме.
Сначала пришлось ждать, пока обжоры изволят проснуться. Ифе еле дождался. Потом пришлось их будить. Потом ждать носилки для жреца. Потом последовал прощальный ритуал с поеданием куропаток с пореем и сельдереем. Наконец последние капли вина упали в кубки.
И только под вечер Ифе и жрец отправились домой. Во дворе Ифе увидел на земле два тела, прикрытых холстинами. Номарх прошёл мимо них, махнув рукой.
Остался один свидетель признаний девушки - сам Ифе. Ему стало ещё страшнее, будто кинжал госпожи уже коснулся незащищённой шеи.
Он знал, как болезнь будет забирать у девушки её тело: сначала откажут руки и ноги - на деле уже отказали; затем кровь станет тёмной и вязкой, на коже проступят безобразные чёрно-багровые пятна; затем опухоль раздуется до таких размеров, что воздух перестанет проходить в горло. И больная будет медленно задыхаться. Мучения её будут ужасны. Уже завтра, наверное, он не сможет влить ей в рот через тростинку ни капли воды. Ещё день - и её мачеха может торжествовать.
Впервые в жизни Ифе хотелось устроить мир по-своему, где молоденькие девушки не будут умирать по прихоти жадных, охочих до чужих состояний женщин, где они будут выходить замуж и рожать здоровых ребятишек на благо Та-Кемет. Но ведь тогда не должно быть наложниц, которых отдали развратникам их родичи и к которым не пригласили жреца во время родов. И мальчишки, убившего ребёнка из-за жажды другого убийства, быть не должно.