Два оборота ключа, и дверь открылась. Иггинс чиркнул спичкой. Маленькая комната, которая должна была бы служить гостиной. Никакой мебели.
Мы прошли во вторую комнату. В глубине – смятая постель. Когда Иггинс снова зажег спичку, я заметил на столе рыжий парик и накладную бороду. Иггинс удивленно присвистнул.
На камине я нашел огарок свечи, и мы принялись обыскивать комнату. Но, как оказалось, мы были не первыми. До нашего прихода здесь явно кто-то побывал, о чем свидетельствовал беспорядок в комнате.
Если это был Маркас, то он не очень заботился о том, чтобы его посещение осталось незамеченным. Замки шкафа и двух ящиков оказались взломанными, вещи и белье валялись на полу. Зато письменный стол не тронут. Почему? Был ли Маркас удовлетворен найденным или просто очень торопился?
Комната представляла собой унылое зрелище: железная кровать, шкаф, поцарапанный письменный стол, колченогий стул и два потертых кресла. В шкафу – щетка для волос, ножницы и зеркальце без ручки.
На одно из кресел небрежно брошены зеленовато-полосатые штаны и мятый черный пиджак. За шкафом на гвозде – заботливо завешенные холстом два пальто, зимнее и летнее. В нижнем ящике шкафа – три пары грубых башмаков, черные полуботинки и пара выходной лаковой обуви. Причем полуботинки на номер меньше, чем башмаки.
Иггинс, закончив осмотр, подошел к столу, где лежали парик и борода.
– Вот все, что осталось от Жиля, – сказал он.
– Что вы хотите этим сказать? – не понял я.
– Все, что осталось от Жиля, – повторил Иггинс.
– По-вашему, его больше не существует?
– А кто такой Жиль?
– Но вы-то должны знать.
– За дело, – оборвал меня Иггинс.
Мы взломали ящик письменного стола. Баночки, склянки, тюбики, вазелин – словом, полный набор гримировальных принадлежностей.
– Так я и думал, – прохрипел Иггинс.
– Вы заметили, что обувь разных номеров?
– Да, – он грузно опустился в кресло. – Давайте обдумаем, что мы знаем о Жиле? Помните надпись на часах: «Х=Жиль=М.С.=27002»? 27002 – номер браунинга, украденного механиком у Жака Данблеза. Может, Жиль – это Жак Данблез?
– Чушь! Жак Данблез не мог быть помощником палача. – Дальше… Инициалы М. С. совпадают с первой и последней буквой фамилии Маркаса.
– При желании можно найти много подобных фамилий. Иггинс вздохнул.
– Маркас знал Жиля, так? Или подозревал кого-то, что он Жиль.
– А я совершенно не могу понять, что связывало капитана де Лиманду с Жилем.
– Ничто не заставляет нас предполагать такую связь, – заметил Иггинс. – Мы не знаем, почему капитан нацарапал на часах это уравнение. Но поскольку цифры 27002 совпадают с номером браунинга Жака Данблеза, есть основания предполагать, что убийство де Лиманду связано со смертью девочки, которую увез Жиль, и с убийством сенатора, в саду которого был найден ее труп.
– Чем больше мы узнаем, тем дальше от разгадки этой тайны.
– Да, мы имеем дело с очень хитрым человеком. Он весьма умело заметает следы…
– А вы не забываете…
– Я не забываю ничего, – обидчиво перебил Иггинс. – Вы, наверное, хотите напомнить, что у трупа капитана найден револьвер Жака Данблеза? Но за это время произошло еще немало, например, исчезновение Эльмиры Бурдон.
– Вы считаете, что Ренэ Данблез замешан в этом деле?
– Не знаю. Может, он что-то знает, хотя это маловероятно. Может быть, он не знает ничего, что тоже невероятно.
– По-моему, дом Ренэ Данблеза был обыскан недостаточно тщательно.
– Чушь! Служанки в нем не было.
– Вы так спокойно об этом говорите! Разве Эльмиру Бурдон не следует найти?
– Возможно.
Иггинс машинально поднял один из подсвечников на столе и вскрикнул.
Под подсвечником лежал кусочек картона. Обыкновенный кусочек картона, но неожиданно Иггинс протянул руку, схватил его и торопливо положил в карман, явно пряча от меня. Видно было, что он сердится на себя за то, что он, невозмутимый Иггинс, вскрикнул.
– Что это за бумажка? – полюбопытствовал я.
– Ничего особенного.
– Тогда почему вы вскрикнули?
– Я не вскрикивал.
Оставалось или смолчать, или рассердиться. Я промолчал, но вовсе не потому, что Иггинс был для меня авторитетной фигурой. Внезапно у меня мелькнула мысль: а что если он и есть этот таинственный убийца? Действительно, почему я не могу заподозрить его? Что я знаю о нем?
Через минуту мне стало стыдно. Что за бессмыслица – подозревать друзей! Но почему в таком случае Иггинс спрятал от меня бумажку?
Я мрачно предложил:
– Пошли?
– Да, да, уходим.
Иггинс поднялся, и мы покинули квартиру.
– Куда вы идете? – спросил я на улице. – Не знаю.
Опять этот дурацкий таинственный вид! Или он не доверяет мне?
– До свидания, – холодно попрощался я.
В ответ Иггинс что-то буркнул и зашагал прочь.
8. Собрание
Два дня я пытался настроить себя против Иггинса и в конце концов решил обо всем рассказать Полю. Накануне он сообщил мне, что будет обедать в кафе «Америкен» с друзьями, но, судя по смущению, с которым это говорилось, – с подругой.
Я позвонил в кафе по телефону и попросил позвать Поля. Ну и разозлится он на меня за бесцеремонность!
– Алло, это ты, Дальтон?
– Я. Что случилось?
– Ничего. Я хочу объяснить тебе…
– Ты что, с ума сошел? Мы же договаривались – никаких телефонных разговоров! Хочешь доставить удовольствие тем, кто нас подслушивает?
– Но…
– До свидания. Он повесил трубку.
Я пришел в ярость, послал Дальтона и все расследование, в которое он втянул меня, к черту и решил уехать из Франции куда-нибудь подальше. Хотя бы в Африку. Там в это время года можно прекрасно поохотиться.
Тут я вспомнил, что Жаклин Дюбуа в Неаполе. Прекрасно! Можно отправиться в Африку через Италию и Египет. Не откладывая дела в долгий ящик, я купил новый карабин, привел в порядок охотничьи костюмы и стал собираться в дорогу.
Прошла неделя. Поль, казалось, забыл о моем существовании. Каждый вечер я говорил себе, что завтра же отправлюсь за билетами, и каждый вечер перед сном просматривал – все выпуски газет – утренние, дневные, вечерние – в поисках новостей.
Теперь, когда приближалась развязка (Жак Данблез должен был предстать перед судом через две недели) публику снова охватила лихорадка. Газеты вспомнили о деле Пуаврье и о том, что его убийство до сих пор не раскрыто. Если никто не сомневался, что капитана де Лиманду убил Жак Данблез, то смерть сенатора и его дочери все еще была окружена тайной.
Во вторник днем я получил записку: «Кончил дуться? Приходи. Дальтон».
Не колеблясь ни минуты, я надел шляпу и вышел.
Стоило мне увидеть Иггинса, как все мои подозрения улетучились. Как я мог усомниться в этом человеке? Он, хитро посмеиваясь, крепко пожал мне руку.
Оказывается, Иггинс только что вернулся из недельной поездки.
– Ну и как, успешно съездили? – спросил Поль.
– Послезавтра увидим, – последовал ответ.
– Что будет послезавтра?
– Я соберу у следователя всех причастных к делу: Жака Данблеза и его отца, мадемуазель де Шан, Жаклин Дюбуа… – он взглянул на меня: – Вы не знали, Валлорб, что она вернулась? – и продолжал: – Антуанетту Лапланш, вдову Маркаса…
– Но ведь следствие закончено?
– Ну и что же? Я соберу всех и буду говорить.
– Но у вас одни предположения!
– Не будь я Иггинс, если не разберусь в этом деле!
– Хорошо бы так!
– Соберете всех? – воскликнул я. – А разве мадемуазель де Шан не в Англии?
– Нет.
– И она согласится встретиться с Жаклин Дюбуа?
– Уже согласилась.
– А Жиру знает о вашей затее?
– Мало того, он ничего не имеет против. А теперь прощайте, я устал и хочу выспаться.
И Иггинс отправился спать в половине второго дня.
Оказалось, что он ничего не выдумывает. Когда мы явились в назначенный час, все уже были в сборе. Жиру сидел за своим столом и что-то писал. Мадлен де Шан плакала, глядя на Жака Данблеза. Рядом с ней расположилась Антуанетта Лапланш в шляпке со страусовым пером. Иггинс сидел у двери в глубоком низком кресле. Ноги его были скрещены, и он внимательно разглядывал отца и сына Данблезов. Жак Данблез почти не изменился, только виски подернулись сединой. Он не сводил глаз с мадемуазель де Шан. Ренэ Данблез зябко кутался в пальто и, казалось, не обращал внимания на окружающих. Мадам Маркас и Жаклин Дюбуа тоже были здесь.