Глава 3. Казадойч
Он снова начал болтать с Дымом. Как в детстве. Не так часто — на службе не до разговоров. Да и у Дыма своих забот полно было. Но даже редкие беседы удивительным образом снимали груз будней. Почти выдуманный друг продолжал утверждать, что может превращаться в льва, ухлестывал за девицей-львицей, учился заговаривать статуи и барельефы, чтобы они охраняли дома, площади и мосты, и сожалел, что люди перестали ценить хранителей и боятся торговать с другими мирами.
«Мы привязываемся к городу — душой и сердцем, вплетая родословную в лабиринт улиц, помечая волшбой брусчатку и стены, и обретая власть над камнем. Если город благословят Цветень или Травень, то в палисадниках и парках вырастет волшебная лоза. Она может открыть тропы… может, если хранитель отдаст в залог жизнь — свою и потомков. А люди должны будут выкупить ее верой и добротой».
«И что ты собираешься делать? — спрашивал Дима. — Искать свой город? Просить благословения?»
«Пока не знаю. В мире беспокойно. А Жасмина вчера сказала, что не хочет жить среди камня. Она предлагает уйти в саванну».
«Будешь выбирать между любимым делом и женщиной?»
«Подожду знака богов».
Богов, которые могли подать знак, у Дыма было штук десять, не меньше. Дима в них путался, никак не мог рассортировать по старшинству, но, откровенно говоря, не сильно-то напрягался — сказка она и есть сказка. Приятно послушать.
После разговоров Дима легко одолевал новые задачи: стрельбу с оптикой, ночные засады, оборонительные бои и наступление. Невидимое присутствие Дыма помогло ему выиграть снайперскую дуэль. И переход от тренировок к службе прошел безболезненно. Позывной и мысленные беседы отгораживали от грязи реальности. Дима не убивал, не охотился — поражал заданные цели.
Он охотно остался на сверхсрочную. Возвращаться в Рождественский к блюдам швабской кухни и работе грузчиком ему не хотелось. На армейском пайке да с регулярными физическими упражнениями он заматерел, приобрел осанистость. Откликался на позывной, а рядовые теперь козыряли: «Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!» Актриска и Марленка ушли в прошлое.
Служить бы да радоваться, так и тут мутер подгадила. То есть, вначале подгадил меченый генсек, позволивший подписать Женевские соглашения и начать вывод войск из Афганистана, а следом за генсеком — мутер, которая решила воссоединиться с исторической родиной, и отправила в посольство заявление с просьбой разрешить выезд в Германию ей и членам ее семьи.
Диму демобилизовали без скандала и без сочувствия. Времена невозвращенцев прошли, однако предателям родины в армии было не место.
И снова всё рухнуло. О чем бы Дима ни мечтал, на что бы ни надеялся, все шло прахом. Карабкаешься-карабкаешься, а судьба дает пинка, и падаешь в пустоту. Дым, с которым они не общались пару месяцев, после жалобы посочувствовал, но на долгие утешения поскупился. Сказал, что своих проблем хватает: место, где он учился, закрыли, волшба еще не запрещена, но все к тому идет, а у Жасмины будет ребенок. Дима себя выругал за нытье, поздравил Дыма с наследником или наследницей и честно попытался найти слова поддержки. Тот коротко поблагодарил, попросил: «Ты меня сейчас не отвлекай» и умолк, погрузившись в свои дела.
Пришлось утереть сопли, собрать тренированную волю в кулак и двинуться по очередной дороге. Жизнь в Рождественском, который уже переименовали в Кабамбайбатыр — и не только там — становилась всё хуже и хуже. Дима решил, что чем за копейки мешки носить или на рынке стоять, лучше попытать счастья на исторической родине.
Эмигрировала семья Штольц относительно легко, почти без препон. Однако на пути к счастью обнаружились пренеприятные обстоятельства. Оказалось, что немецкий, на котором так блестяще разговаривала мутер, и которым владело все остальное семейство, был устаревшим швабским диалектом. В посольстве с ними беседовал специальный переводчик, восхищенный тем, что кто-то в совершенстве владеет языком времен создания сказок братьев Гримм. Писать Дима не умел, разговаривать пришлось учиться заново, и это бы полбеды. На исторической родине «русскими» звали всех эмигрантов из СССР: евреев, украинцев, немцев Поволжья. И только казахских и узбекских немцев выделяли в отдельную группу. На этот раз Диму припечатали словом «казадойч», казахский немец. Разговорное выражение звучало как ругательство, таковым, по сути, и являлось.