и в сновиденческом огне
не к раю, к дедовскому краю
хотелось быть поближе мне.
Чтобы из мглы вечерней свита
и предзакатного огня,
всех этих грешных духов свита
не ополчилась на меня.
О, да не буду близким в тягость!
Уйду, пока не надоел,
навеки в край, где плещет радость
за установленный предел.
На то нам и дается слово,
чтоб светом выхватить из мглы
две-три щербатинки былого
и - не разворошить золы.
31.08.
КОРАЛЛ
Ты прав, знаток любви, Стендаль,
кристаллизируется чувство,
и обретает сердце даль,
в которой без любимой пусто.
Течет по жилам чудный ток
искрящихся переживаний.
Благоуханна, как цветок,
любовь, а ты - всего желанней.
О, только б находиться близ,
навек не прерывать мгновений;
любая прихоть, твой каприз
и полноправны, и священны.
Омытый зрением двойным,
мир предстает в красе нетленной.
О, только б с ней, о, только б с ним
навек не прерывать мгновений.
И как бы рок ни покарал,
одно спасенье - сердцу вверься,
любовь - особенный коралл,
растущий по законам сердца.
30.09.
* * *
Дочери - 15 лет.
Джинсы. Модная прическа.
А в глазах - тревожный свет,
характерный для подростка.
Сотни, тысячи проблем
сложностью своей пугают.
Что там Брэдбери и Лем,
здесь фантастика другая.
Поражаюсь каждый раз
неприступности задачи.
Опыт взрослых - не указ.
Да и как еще иначе.
Открывает новый мир
дочь моя, кончая школу.
Не разученный клавир,
а - дорогу в звездном поле.
Дочери - 15 лет.
Не споткнется ли дорогой?
Утром я смотрю ей вслед
с очень родственной тревогой.
30.09.
* * *
Ты помнишь: вечер, мой мундир
и шум вокзала?
"Любовь изнашивается до дыр",
ты мне сказала.
Любовь изнашивается, как ткань.
Рано иль поздно.
Не плачь, не плачь. Ах, перестань!
Взгляни на звезды.
Что в бесконечной глубине
горят беспечно.
В том очистительном огне
пребудем вечно.
4.10.
ДОРОГА В ГОРОДНЮ
Мы утром вышли в ранний путь...
Дорогою окольной
внушал я дочке, что взглянуть
пора на колокольню;
что церковь красит Городню
с пятнадцатого века;
что стыдно спать пять раз на дню,
когда ты не калека.
Не соглашалась ни за что
идти в селенье дочка,
дубленка будто решето
не держит ветерочка.
Ее пугал не холод зим,
когтящий лютым зверем,
а то, что в книжный магазин
я заглянуть намерен.
Она читала мне мораль,
мол, сед, а все туда же:
полночи белый лист марал
и стал чернее сажи.
Потом готов сидеть полдня
над старой книжкой Блока,
а ей - ни слова, хоть родня,
ей очень одиноко.
Была турбаза в декабре
забита стариками,
одни деревья в серебре
девчонок завлекали.
Хотя б подружку в свой заезд,
Аленку иль Сюзанну,
то был бы общий интерес
взамен сплошных терзаний.
Что мне ответить? Чем мне крыть
подобные запросы?
Не пара рук, тут пара б крыл
могла обезголосеть.
Из-под сапог летела пыль.
Был уголь здешней метой...
Я по дороге ей купил
пирожное, конфеты...
Была дорога далека.
К тому ж с шоссе ни шагу.
Сейчас легко с черновика
на белую бумагу
перенести путь с грузом пут
под леденящим ветром,
когда машины рядом рвут
тугие километры.
О, как же ныла и кляла
мою страстишку дочка!
А я молил: вот до угла,
потом до бугорочка
дойди... И встанет Городня
веселыми домами,
и оба-двое мы, родня,
пройдем меж их рядами.
Так и случилось... Важен пыл
не только для таланта,
но - цель достичь. И я купил
словарик музыканта.
Потом, куда душа звала,
давным-давно не в ссоре,
прошли мы к церкви, что была,
конечно, на запоре.
Сверкали златом купола,
и небо было чище
над скромной тропкой, что вела
на местное кладбище.
Там бомж и протоиерей,
крестьяне и солдаты
лежали рядом; их тесней
объединяли даты.
Они одни видали сны,
в верховье Волги жили...
Мы тоже веточку сосны
на холмик положили.
За описанье не берусь
обратного маршрута;
но приоткрылась дочке Русь
хотя бы на минуту.
Я думаю, что поняла
она (я, впрочем, тоже):
дорога - к Родине вела,
пугая бездорожьем.
И надо не бояться зим,
идти с открытым сердцем,
найдется книжный магазин,
где можно отогреться.
Найдется красное крыльцо,
где не важна монета;
найдется красное словцо
не только для привета.
26.12.
1986
ВДРУГОРЯДЬ
Л. Ю.
Славно все же бывает на свете
вспоминается то, что забыл...
Я вдругорядь товарища встретил,
словно в юность фрамугу открыл.
Мы полвечера с ним говорили
про обиды давнишние, но
чай не пили и кофе не пили,
и не пили сухое вино.
Черт ли выкинул это коленце
или ангел убавил вину...
Показал он мне сына-младенца,
поглядел я на третью жену.
Чуть заметил, не трогая, книги;
и растрогали нас не стихи,
а какие-то давние миги
и нелепые наши грехи.
Я бубнил про наветы и сплетни,
он талдычил, что надо худеть,
чтобы новое тысячелетье
без одышки легко одолеть.
Мне за сорок, ему скоро сорок,
а мы, вроде болтливых сорок,
о приятелях давних и спорах