тем паче выгод.
Ты мужество растишь в себе
не подчиняться
течению, слепой судьбе,
чинам и святцам.
И тем тяжеле взгляд н а з а д,
набрякли веки.
Ты ничего не знаешь, брат, о человеке,
который на тебя глядит
из тьмы былого.
Он ничего не говорит.
Молчит. Ни слова.
А ты забрался за а л т а р ь,
ценя искусство.
Но в этом тайны н е т как встарь;
и всюду пусто.
2
На подоконнике торчит
цветок алоэ.
Он вроде бы довольства щит
и страж покоя.
Самоуверенный цветок.
Что ж я набычен?..
Да он посажен в чугунок.
Тем необычен.
И этот маленький штришок
меня забросил
куда-то в детство... Словно шок.
Мне снова 8.
Гудит огонь. Искрит... Лови...
Открыта печка.
И замирает от любви
мое сердечко.
Как искры, жгутся в кулаке
цветные стекла.
А мама варит в чугунке
картошку, свеклу.
Так вот с чем связан ты, дружок!
Узлы тугие.
Как долговечен чугунок!
А мы какие?
3
Кто бы думал, что чреваты
обнаженностью своей
возвращение в пенаты,
пересмотр былых идей?!
Ничего не изменилось:
тот же дом и тот же сад,
но терзает вашу милость
каталог былых досад.
Просыпаешься от страха,
что мешал своей судьбе;
снова ощущенье краха,
оттого не по себе.
Вспоминаешь поминутно,
как ты что-то упустил;
и опять на сердце смутно,
словно не хватило сил.
Но зато на старом месте
ярче прежние мечты;
ты опять с друзьями вместе
новые торишь мосты.
Что ж, в таком противоборстве
утешителен итог:
крепнут воля и упорство,
исчезает гонорок.
Над самим собой смеяться
приучаешься слегка
и не думаешь бояться,
что валяешь дурака.
4
Любимая! Я всякий раз
тебя уверить не умею,
что женщина пленяет нас
незащищенностью своею,
что все мужчины испокон
защитники и рудознатцы,
что слишком мало значит сон,
раз в нем с тобой не повстречаться.
А ты спокойна и горда,
ты не нуждаешься в опеке,
и бешеных страстей орда
смешна тебе в двадцатом веке.
Ты говоришь: "Иди, проспись!
Защитник, тоже мне, нашелся.
И не ходи вокруг, как лис.
На мне свет клином не сошелся.
Ищи себе других подруг,
охочих до мужской заботы.
А я уж как-нибудь... без рук...
И вообще, оставим счеты".
Но это все - слова, слова...
А не уйти от женской доли.
И вижу я, как ты слаба,
моей сопротивляясь воле.
Как смотришь, веря и любя,
готова подчиниться ласке,
забыть, перебороть себя...
Но это все не для огласки.
13.08. Пермь
КЯХТИНСКИЙ ТРАКТ
Пески заметают мои следы
от Кяхты к Улан-Удэ.
"П-и-т-ь!" - они просят. Воды, воды!
их золотой орде.
Они засыпали сотни рек,
выпили тьму озер;
а тут идет себе человек,
его не догнать позор.
Дорога шевелится. Поперек
бегут песчаные змейки.
Все норовят прошмыгнуть между ног.
Ловить их руками не смейте.
Не слышен юркой песчанки укус;
был человек - и нету.
Лишь у дороги вырастет куст,
сил наберется к лету.
Меня легко обогнал бензовоз,
гремя обрывком цепи.
А я неподвижен, я словно прирос
к неласковой этой степи.
Сквозь целую вечность дошел до скалы,
одетой в лишайник и мох.
Гляжу: надо мною парят орлы
и сам я парень не плох.
Если не сдался горючим пескам,
столько миль отшагал,
что ступни, как влитые, пристали к носкам.
Гипсовым каждый стал.
В угол поставишь - не упадут
три ночи и три дня.
И только тогда победит уют,
когда добавить огня.
Чтобы от печки березовый жар
заново переродил,
выпей черемуховый отвар
и набирайся сил.
Уже позади Ново-Селенгинск.
Отстал Гусиноозерск.
И снова кругом песчинок писк
и бесконечный порск.
Снова сопки готовят сеть,
боясь ненароком спугнуть.
Ты начинаешь для смелости петь,
продолжая свой путь.
Здесь двести и триста лет назад
не уцелеть одному.
Осмеливался лишь конный отряд
идти из страны в страну.
Здесь чаеторговля давно велась.
Здесь гнали отары овец.
Здесь крепла русских с монголами связь,
с китайцами, наконец.
Намного позже Суэцкий канал
Запад связал и Восток;
И мощным деревом сразу стал
нового века росток.
Но Кяхтинский тракт не утратил друзей
в эпоху великих событий.
Работает неповторимый музей,
без выходных открытый.
Лет через тридцать мне бы взглянуть
на эту бурятскую степь
и повторить восторженный путь,
не уставая петь.
4 - 17.10. Кяхта - Улан-Удэ
1977
ПОЛЕМИЧЕСКОЕ
Барокко - не порок.
И я не вижу прока
отстаивать порой
в поэзии барокко.
Но кое-кто не раз
с гримасой ортодокса
твердил, что хлебный квас
питательнее морса.
Усматривал резон
в спасительной рацее,
мол, вреден нам озон
латинского лицея.
Мол, за народ болит
ретивое, и косо
следил: кто индивид
патлатый? Что за космы?
Рычал: "Космополит!"
А клички нет страшнее.
Когда подобный тип,
как с ним сидеть в траншее?!
Уж космос покорен,
а все его корежит...
Явись к нему Харон,
он и его - по роже.
"Откель и кто таков?
Сомнительное имя.
Средь здешних мужиков
не встретилось доныне".
Не буду докучать