на бабочке малюсенькой моей!
16 февраля
ПРИЗНАНИЕ
Влюбленности необъяснимы... Что мне Набоков в 20 лет? Зачем рассматриваю снимок, вскочив на камский парапет? Зачем брожу с французской книжкой день изо дня из дома в дом, держа в руках или под мышкой растрепанный от чтенья том? "Защита Лужина", извольте, названье радости моей; двенадцать букв, как пули в кольте, ложатся в сердце все кучней. Еще три года до "Лолиты", до чтенья "Бледного огня", но наши души купно слиты, и он - Учитель для меня. Могли б мы встретиться, но случай не выпал, пролетел "джек пот"... Что ж, жизнь другою встречей мучай, его столетье настает. И я, отмеривший полвека, на тот же снимок вновь гляжу; неисправимый, как калека, его стихи перевожу. Виват, пленительный Набоков! Как Пушкин, ты неуловим. Дай Бог, случайно, ненароком я стану толмачем твоим, поводырем настырным слова летучего, как мотылек; ночного славного улова, не веря, подведу итог. Быть может, сын твой строки эти вполглаза все-таки прочтет, поймет восторги в честь 100-летья, что ж, вот еще один "джек пот"... И что мне троны и картины, когда наглядней ярлыка мелькнет в дали необозримой воссозданная мной строка!
17 февраля
БЫТИЕ И НИЧТО
(О прелести курения)
Пить не можешь, кури или пой, повезет, так не станешь тучнее. Жизнь чадит сигареткой порой, шнур бикфордов здесь было б точнее. Говорила Ахматова, знай, что курение - цепь унижений; что ж, и ты свою лепту вонзай в дымовую завесу сражений. Из последних копеек и сил, сапоги утопив в перегное, "Честерфильд" Бродский в ссылке курил, а на Западе выбрал иное. Для курящего Запад - Эдем, вот мундштук, если профнепригоден. Бродский здесь перешел на "L&M", их курил незабвенный У. Х. Оден. Я бы выбрал скорей ЛСД, в крайнем случае - марихуану, чтоб пройтись по Полярной звезде, доверяя чувств самообману. Но оставшись в родимой стране, я обычно курю с перепою и любой сигареткой вполне я доволен, бывает такое. Выпадая в осадок, зато не горюю по импортной пачке, мне не надо в кармане пальто ни "бычка", ни подобной заначки. Сохраняя нелегкий баланс меж общественной пользой и личной очень куцей свободой, я шанс приобрел для бессмертья отличный. Жалко, впрочем, что Нобель меня обошел, в заповедные списки не включая; я против огня, если только он не олимпийский. Привалясь к молодому плечу и шампанским наполнив свой кубок, все же вам на ушко прошепчу: собираю коллекцию трубок.
20 февраля
* * *
Вечно жил я наобум.
Забывал построить дом.
А сейчас устал от дум,
подводя итог с трудом.
Ревность тяжело изжить,
даже если мы друзья.
Очень трудно свято жить:
это - можно, то - нельзя.
Спор с собой на то и спор
нет решенья одного.
Что ни дело - вечный спорт:
чья победа? Кто кого?
Что ж, давай вперегонки.
Даже наперекосяк.
Лыжи. Плаванье. Коньки.
Водка. Женщины. Коньяк.
20 февраля
ВЕЧЕР РУССКОЙ ПОЭЗИИ
<Из Владимира Набокова>
"...кажется, это лучший поезд.
Мисс Эстель Винтер из Английского
департамента встретит вас на станции и..."
Из письма, адресованного
приезжающему лектору
Что ж, тема обсуждения ясна,
хотя вполне едва ли выразима:
так половодие венчает зимы,
когда по-русски реки вскрыть весна
решится; дети в снах так плачут зримо.
Помощничек мой, в чудо-фонаре
двинь диапозитив, лучу дозволив
нарисовать автограф на заре
или другой фантом славянской боли.
Другим путем, другим... Что ж, я доволен.
На плодоносных Греции холмах,
вы помните, был алфавит сформован,
как журавли в полете; шагом новым
был выплеск стрел, перетасовка птах.
Наш бедный горизонт и хвойный лес
замену стрел и птиц определили.
Так, Сильвия?
"Зачем слова забыли
начальный смысл, понять их недосуг?"
Все вместе слито - существо и звук,
сосуд и содержимое, гречиха
и мед; для радуги не будет лиха,
коль каждая черта свой полукруг
ведет; так русские стихи гласят:
вот писанки, вот лилий аромат,
который поглощает шмель в задоре,
вот грот, кому глоток, кому-то море.
Очередной вопрос.
"Видна ль просодий связь?"
Ну, Эмми, наш расхожий пентаметр
для глаз сторонних сонный, накренясь
идет, хромая, ямб по часу километр.
Но ты закрой глаза и вслушайся в строку.
Мелодия летит, и в середине слово
вдруг удлиняется, змеится: на бегу
удар ты слышишь, следом эхо, снова
удар грохочет третий и - готово
четвертый только вздохи издает.
Очаровательнейший шум заметен в позе:
он раскрывается подобно серой розе
в учебных фильмах жизнь тому назад.
А рифма - день рождения (твердят)
строки; еще есть сходство с близнецами;
что ж, в русском, как и в прочих языках,
любовь рифмуют машинально - кровь,
князь - грязь, печаль и даль, страх - прах,
природа - свобода и свекровь - морковь,
луна и тишина, но солнце, песня,
ветер, жизнь и смерть не знают пары.
А у морей, где я утратил жезл,
я существительных имен услышал ржанье,
деепричастий легкие шаги;
ступая по листве, длил мантии шуршанье,
пил влажные глаголы на -ала, -или,
а гроты аонид, а ночи на Алтае,
а звука "И" мрак омутов для лилий.
Пустой стакан - дотронусь - звякнет тихо,
ведь он зажат рукой и умирает.
"Дерево? Животные? Любимый камень ваш?"
Береза, Цинтия; ель, Марш.
Подобно паучку на тонкой нити,
на мертвой зелени их - сердце (извините)
мое качается, и вижу я нередко
березку белую на цыпочках в слезах;
ель начинается, где сад закончен, метко
в золе мерцает вечер угольками.
Среди животных в нашенских стихах
из певчих птиц, любимых лакомств ночи,
першенье идиом в пернатой глотке
оплачено журчаньем, свистом, прочим:
рыданьем, кукованье посередке.