- Нельзя было. Я кружной путь искал. А далеко ли до Новгорода?
- Да верст пятьдесят наших будет.
- Так далеко, - огорчился всадник, пощипывая короткую бородку, полукругом обрамлявшую его скуластое лицо, совсем темное от усталости: щеки ввалились, веки припухли и покраснели.
- Мы сами новгородцы, нам ли не знать, сколько до него верст.
Тогда всадник спешился, присел на край саней, с трудом привалился к передку и сказал:
- О нашествии окаянных слышали?
Александра молча кивнула головой.
- А что полчища кахана Бату уже взяли Рязань, Москву, Суздаль, а потом и Владимир, знаете? Что они убили без числа народа, жену великого князя Юрия и всю его семью, город разрушили, слышали?
- Нет… Не было еще такого слуха…
Афанасий, Евлампий и Митрофан сгрудились около печального вестника. А он тем временем продолжал:
- Они захватили Ярославль, Ростов Великий, Переяславль, Тверь и повернули на Торжок.
- Отце наш, спаси и помилуй нас, грешных, - перекрестился Афанасий.
- Они подошли к Торжку, чтобы перерезать путь к Новгороду с юга. Их бесчисленное множество. Они окружили Торжок тыном. Оттуда теперь и птица не вылетит. Надо быстрее предупредить… Не пройдет и трех дней, как Торжок падет. Его уже не спасти. Дорога на Новгород будет открыта…
Боярин с трудом встал, пошатываясь подошел к своему коню, вдел было ногу в стремя, но, внезапно побледнев, охнул и тяжело осел на лед, который сразу же окрасился кровью, пропитавшей его красный плащ и потому незаметной раньше.
- Прости, боярышня, я… - успел проговорить всадник и потерял сознание.
Афанасий наклонился, выхватил из-за голенища длинный засапожный нож, быстро расстегнул запону* у корзно и разрезал шерстяную свиту*, а потом и белую окровавленную сорочку боярина, обнажив плечо. Стала видна тугая повязка, набухшая от крови. Александра достала из котомки в санях два больших рушника, украшенных богатой вышивкой, и отдала Евлампию. Тот разодрал их, и Афанасий сделал новую повязку.
* З а п о н а - украшенная застежка.
Между тем боярышня вытащила из котомки берестяной свиток и бронзовое писало* и стала что-то им быстро процарапывать. Закончив писать, она завернула бересту в чистую тряпицу и протянула Митрофану:
* П и с а л о - заостренная металлическая или костяная палочка для процарапывания букв на бересте.
- Возьми моего коня - он самый резвый. Скачи во весь дух в Новгород. Отдашь грамоту моему батюшке.
- Самому посаднику в руки?
- Да. Только ему. И сразу назад. Встретимся у Евстигнея.
Митрофан молча поклонился, положил тряпицу с грамотой в шапку, пристегнул меч, и вот уже подковы его коня звонко застучали по льду. Постепенно звук становился все слабее и наконец совсем затих вдали.
- Как чувствуешь себя, воин? - спросила Александра у всадника, лежавшего в санях, заметив, что тот открыл глаза и приподнялся.
- Ничего, ожил. А почему вы сами не возвращаетесь в Новгород?
Александра нахмурилась и медлила с ответом. Потом все же сказала:
- Надо дождаться охотников - они тут неподалеку пушного зверя промышляют. К полудню подъедут, тогда и отправимся домой. Ты отдохни пока, а потом мы возьмем тебя с собой.
- Спасибо… только мне надо быстрее назад вернуться…
- А вот скажи, воин, - испытующе взглянула на него Александра, - знаешь ли ты, что значат наши священные изображения?
- Я ведь боярин, а не поп, - уклончиво начал всадник, - однако кое-что слышал.
- Скажи тогда, что значат крест, якорь и сердце?
- Вера, надежда и любовь, - чуть помедлив, ответил раненый.
- Сердце с крыльями?
- Дух любви.
- Голубица, держащая в клюве ветвь?
- Дух милосердия.
- Катящиеся огненные колеса?
- Дух жизни. Да помилосердствуй, боярышня! - взмолился раненый. - Ты вот мне лучше сама скажи: откуда ты эту премудрость знаешь? Почему грамоте обучена?
- Что тут дивного, - усмехнулась Александра. - Это у вас, - она запнулась и изучающе посмотрела на боярина, - девицы только и знают, что по светелкам сидеть да рукоделием заниматься. А у нас в Новгороде девушки, как и парни, наукам учены. А грамоту у нас не только боярские дети, а и многие смерды и холопы знают. Вот хоть у Афанасия спроси.
Афанасий неприязненно взглянул на незнакомца, почувствовав немалый его интерес к боярышне, и опять опустил глаза.
- Так-так… - протянул воин. - Вот скажи ты мне, чернец, ведь у вас, монахов, положено жить в бедности да в смирении? А у тебя нож булатной стали, кожух на волчьем меху.
Афанасий, молчавший все утро, совсем прикрыл веки и негромко, нараспев ответил:
- Аз есмь смиренный мних, обаче молюсь: ни богатства ми, ни убожества, Господи, не дай ми. Аще буду богат - гордость восприму, аще ли буду убог - промышляю на татьбу* и разбой. А что оружие доброе - так мы все здесь воины. На краю русской земли живем.
* Т а т ь б а - воровство.
- Ты и Даниила Заточника читывал! - усмехнулся всадник. - Новгородцы не лыком шиты.
В это время Трефилыч заметил, что одно из удилищ запрыгало в проруби. Александра, Евлампий и Афанасий кинулись к нему. Мужчины с трудом вытащили удилище из колодчика и стали тянуть его вверх, а Трефилыч заплясал у края отверстия с железной сулицей*.
Вот из колодчика показалась широкая, сильно приплюснутая голова с одним толстым усиком на подбородке и двумя тонкими у ноздрей. Челюсти огромной рыбины открылись, и стали видны мелкие, но острые зубы. Светло-коричневая с темными крапинками голова и верхняя часть туловища, приподнятые надо льдом, судорожно вздрагивали. Трефилыч прицелился и с неожиданной для его щуплой фигуры силой проткнул рыбу сулицей насквозь под самой головой. Небольшие желтые глаза налима стали тускнеть. Евлампий и Афанасий перевели дух, а потом уже все вместе не без труда вытащили рыбу на лед. Налим еще трепыхался. Закругленный хвостовой плавник его мелко дрожал. Он несколько раз открыл пасть, хлопнул, словно хлопушкой, узкими жабрами и затих.
Александра отвернулась.
- Цуть-цуть не два пуда будет, боярышня, - обратился к ней Евлампий, цокая, как все новгородцы. Но тут он заметил знак Афанасия и прикусил язык.
- Река, - начал Афанасий, словно ни к кому не обращаясь, - текущая в берегах сих сквозь дубравы, напояюще целовеци и звери, и рыбы жизнь дающе. И кажд свою долю имаше, и сей налим мнозе мелкие рыбицы едох. Не мы сие промыслили, но промысел божий…
- Погоди, - прервал чернеца Евлампий, - оглянись! Всадника-то нет!
Александра и Афанасий посмотрели вокруг - боярин и его конь действительно исчезли.
- Э-хе-хе! - закричал Евлампий своим зычным басом двум рыбакам, которые ушли уже довольно далеко, продолжая пробивать колодчики. - Всадника в красном корзне не видали?! Мимо не проезжал?!
- Не видали! - прокричал в ответ Илья, а Миша только рукой махнул.
- Что-то тут нечисто, - недовольно пробурчал Евлампий. - Вот смотри, боярышня, тут подковы твоего коня, на котором Митрофан уехал, отпечатались, а других следов нет. В какую сторону боярин направился, неизвестно.
- Не превратился же его конь в птицу, не улетел же он, - с досадой обронила Александра. - Чудеса какие-то!
- Не в одном этом чудеса, - взволнованно сказал Афанасий. - Кто он такой вообще, сей всадник? Черноволос, лицом темен, бородка растет плохо. Русский ли он? Когда я сороцицу разрезал и плечо ему перевязывал, что-то на нем креста не заметил. Правда, не до того было… Да и конь у него не наших статей.