- Скажи, дядя Иоганн, ты много странствовал и, говорят, не признаешь родиной то место, где человек родился?
- Правда, - посмеиваясь, ответил рыцарь. - Потому и ваш славный Новгород как свою третью родину люблю.
- А каковы же первые две? - с любопытством спросил князь Андрей.
- Первая - на Рейне, где я родился и рос. Там чистая, широкая река. Там в густых лесах птицы поют, на склонах холмов виноградники растут, и вино наше рейнское повсюду славится. А вторая моя родина - там, где свободно дышится, где всегда попавшему в беду помочь готовы, где нас добром встречают и не по одежке судят.
- Кого это вас? - поинтересовался Митрофан.
- Нас, вагантов, что по-латинянски «бродячие» значит, да мы и вправду по разным странам бродим. Про нас говорят, что мы благородным искусствам учимся в Париже, древним классикам - в Орлеане, судебным кодексам - в Болонье, медицине - в Солерно, а добрым нравам - нигде.
- Это и видно, - пробурчал себе под нос Афанасий.
- А на что же вы живете, как хлеб насущный добываете? - продолжал расспрашивать Митрофан с каким-то особым интересом - видно, не шла у него из головы мысль сбежать когда-нибудь от своего холопства.
- Мы - как птицы небесные: чем придется, питаемся, где придется, ночуем, страждущим помогаем, больных исцеляем, над насильниками смеемся, а случается, и проучиваем. За это люди нас без помощи не оставляют. Недаром в нашей песне поется: «…в братии скитальческой все скитальцы братья».
- О господи, у вас и песни свои есть! - воскликнула Дарья, которая слушала рассказ рыцаря не отрываясь. - А ну-ка спой, боярин!
- Debes, ergo potes. Ты должен - значит, можешь, - согласился Иоганн, провел пальцем по шести туго натянутым струнам гуслей и весело запел:
* М н и х - монах.
* П р е с в и т е р - поп, священник.
Ну, хватит, пожалуй, - оборвал песню рыцарь. - Теперь, кто такие мы, ваганты, уразумели?
- Мудрено, - пробормотал Афанасий, - зело смысленно, або мудрено, не про нас. Аз многогрешный есмь смиренный мних, аки червь безногий в пыли простирающийся, не по разуму сие моему…
- Врешь, праведник, - вдруг возмутился Митрофан. - Бог создал тебя не червем, а по образу своему и подобию, и не пресмыкаться в пыли подобает тебе, но идти, подпирая плечами горы высокие и перешагивая реки широкие!
- Мы дружим со всеми, кто достоин дружбы, но на веру ничего, что нельзя самому проверить, не принимаем, - сказал рыцарь, с интересом взглянув на Митрофана. - Опыт - вот что главное, так и английский ученый муж Роджер Бэкон* говорит.
* Б э к о н Р о д ж е р (ок. 1214 - 1292) - выдающийся английский философ и естествоиспытатель; учился и преподавал в Оксфорде, жил также в Париже.
- А кто такой этот Роджер Бэкон? - не скрывая недоверия, спросил Афанасий.
- И двух лет не прошло, как мне в одной из моих альма матер побывать довелось, где я учился, - в Оксфордском университете. Там мне с самым молодым и самым знаменитым их профессором познакомиться удалось - с Роджером Бэконом. Он воистину во всем удивителен: необычно глубоки его познания в математике, языках, алхимии, в греческих и арабских рукописях. По его мнению, четыре главные помехи для познания истины есть: преклонение перед ложной мудростью, укоренившаяся привычка к старому, мнения невежд и гордыня. Он цель науки в овладении тайнами природы возглашает, тогда как другие профессора только на Святое писание и труды Аристотеля опираются. Кроме того, он против жестокости властей и развращенности части духовенства выступает.
- Он безрассудно смел, - сказала Александра.
- Что значит в наши дни быть безрассудно смелым? Звать черное черным, а белое белым? - пожал плечами Иоганн. - Уж слишком его студенты, школяры да мы, ваганты, любим, вот пока его и не трогают. Но это еще не все. Он в будущее зрит и утверждает, что человек с помощью сделанных им разных механизмов легко и с огромной скоростью передвигаться будет, быстрее рыбы в воде плыть, быстрее птиц по воздуху летать, что при помощи преломления солнечных лучей в прозрачных чечевицеобразных стеклах самые маленькие предметы, которые даже глазу не видимы, и самые далекие авезды рассматривать сможет и многому другому научится, если смело вперед по пути опыта и познания идти будет.
- Ах, страсти какие! - вздохнула Дарья и даже перекрестилась.
- А что, - не удивился Трефилыч, - об этом нам ведомо из наших сказок да старин. Только это давно было. И люди тогда умели по небу летать, и в зерцала* видеть, что от них за много верст находится, да и другие чудеса свершать…
* З е р ц а л о - зеркало; любая металлическая или стеклянная полированная поверхность.
- Ладно, кочеты ясные, - прервала их Александра и поднялась. - Заря близится, и надо будет нам собираться в ратный путь.
Она осмотрелась: пока они слушали рассказ рыцаря, многие уснули прямо за столом или на лавках, кто разошелся по своим подклетям, а Евлампий улегся на пол, положив под голову шкуру медведя.
- Пора всем почивать, - закончила боярышня.
- Как прикажешь, воевода, - ответил Штауфенберг, и все стали устраиваться где кто мог, а он, не долго думая, подсел к Дарье.
До Александры донеслись его жаркий шепот, его односложные, словно бы гудящие слова и тихие ответы Дарьи.
Сама же боярышня и князь Андрей направились в подклеть, чтобы допросить пленного монгола. Афанасий увязался за ними, все еще не доверяя князю.
Монгол стоял очень прямо в своем разодранном чапане со связанными впереди руками, расставив ноги. Узкие глаза его глядели в лицо князя спокойно, без какого-либо выражения. На щеке запеклась кровь.
- Развяжите его, - негромко приказал князь.
Один из охотников ножом разрезал сыромятные ремни, и пленный впервые с интересом взглянул в лицо князя и стал растирать онемевшие кисти.
- Ты из тумена самого Субэдэя?
Монгол продолжал молчать.
- Как твое имя?
- Амбагай, - помедлив, ответил пленный.
- Ты ранен?
- Нет, я только поцарапал щеку об лед, когда урусы сшибли меня и конь упал.
Князь подал монголу рушник и коротко бросил:
- Намочи в бадейке и оботри лицо. - Потом обратился к Устинье: - Накормлен ли полонянин?
Устинья, поклонившись, ответила:
- А как же, батюшка, все же душа целовецеская…
- Душа! - перебил ее, взглянув исподлобья, Афанасий. - Ворог он, безбожник окаянный.
- Это егда он воюет, - тут же ответила Устинья, которую не так-то легко было смутить. - А егда он в полоне, то тогда уже он убогий и о нем пецься должно.
- Вот ты, князь, - не соглашался Афанасий, - ты был в полоне у иноверцев, много они о тебе пеклись?
- Видишь, с голода не умер, - с недоброй усмешкой ответил Андрей. - Впрочем, они ценили меня как изрядного оружейника. - Потом, круто оборвав разговор, он снова обратился к пленному на его языке: - Сколько войск воюет сейчас Торжок?
- Я простой чэриг, - ответил монгол, - и ты знаешь больше меня. Урусы сражаются, как снежные барсы. Думаю, что мы потеряли уже три хана юрты.
- Значит, потеряли четвертую часть войска, - пояснил Андрей Александре. - У юрты двенадцать отсеков - ханов. Прошлой осенью на Русь выступило четырнадцать туменов, а в каждом тумене десять тысяч сабель. После взятия стольного града Владимира орда разделилась. Одна часть под предводительством Бурундая пошла на встречу с войсками великого князя Юрия к реке Сити, вторую Субэдэй повел на Тверь, а потом и на Торжок. Третью возглавил сам Бату вместе с чингизидами, внуками, как и он, Чингисхана. Он спешит объединиться с Субэдэем, чтобы вместе ударить потом на Новгород. Я тебе уже говорил, боярышня, что Субэдэй окружил город высоким тыном, чтобы никто не мог из него убежать. Внутрь загнали русских пленных, и под их прикрытием чэриги штурмуют стены города. Новоторжцы ведут только прицельную стрельбу, щадя своих. - Неожиданно князь Андрей повернулся к монголу: - Почему великий полководец Субэдэй, покоривший столько царств, взявший столько крепостей, не потерпевший за пятьдесят лет ни одного поражения, вторую неделю не может одолеть этот маленький городок, а? В чем тут дело?