Совсем новые, прозрачные, сильные, четкие мысли одолевают его: вот так встречаются люди на этом свете. Прежде никогда не видались, не разговаривали… встречаются, разговаривают, смотрят один на другого с улыбкой, с удивлением, с недоумением, потом расстаются, разлучаются, расходятся в разные стороны, так друг другу толком и не сказав, чему улыбались, отчего удивлялись, почему недоумевали… А потом, когда уже думаешь, что позабыл этого человека и сам образ его давно растворился в дымке минувших дней, в черной дыре отжитого, – он вдруг восходит перед тобой во сне или въяве, приходит и спрашивает: а чего ты тогда улыбался? чему радовался? над чем насмехался? или нашел что смешное в моем лице, в моей душе, в повадке моей? скажи! ты слышишь, скажи!.. А ты молчишь, ни словом не отзываешься, ведь ты понимаешь, что он – твоя греза, дымок над крышей в безветрии, он далек от тебя, живет в чужом мире, и кто знает – может, и нет его на земле… И тогда к горлу подкатывает ком, впору кричать, выть, биться головой о косяк: почему? почему я его так отпустил? Надо было спросить: зачем хмурился, отчего грустил, о чем печалился?… Как же так я ее потерял?!
Шофер лихо крутит головку крана, но вода все так же течет слабой струйкой на косо поставленную дощечку. Наконец он легко подхватывает полное ведро и, виляя тощим задом, во весь дух несется к калитке.
– Прощенья просим! – кричит он Игнату, хлопнув калиткой. – Водички у вас позаимствовали…
– Ради бога, – отвечает Игнат с крыльца, просовывая руку в рукав синей суконной куртки с цигейковым воротником. На ногах у него – новые юфтевые сапоги в пятнах домашней пыли, которую он впопыхах не удосужился смахнуть.
За калиткой шофер замер, уставившись на хозяина дома. Сам он в своем удивлении нелеп и смешон, настоящий вопросительный знак с широкими сутулыми плечами и узкими спортивными бедрами. Он отметил про себя, что Игнат переменил платье и теперь, стоя на крыльце, ведет себя непонятно, как-то потешно похлопывает себя по груди, по ляжкам, суетливо шарит за пазухой, по карманам, недоуменно рассматривает пустые ладони. Деньги, что ли, выронил? – догадывается шофер и вспоминает недавно купленного на рынке дергунчика – акробата на крученых ниточках, он так же забавно дергает всеми суставами. Присмотрел его для сынишки, да отдать забыл, так и валяется под сиденьем в кабине.
– Ух, голова садовая! – хлопает по лбу шофер, перешагивает через кювет и, забравшись на бампер, заливает воду в радиатор. Мотор тарахтит ритмично и ровно – хорошо промыл карбюратор, – водитель фыркает: два часа ушли псу под хвост. Вода, булькая, льется в утробу машины, даже непонятно, куда столько влезает. Он поднимает глаза на пассажирку за лобовым стеклом. Она сидит, понуро уставясь в пол кабины. Сидит как прибитая. Огромные ее глаза, может быть, слишком большие для этого лица, глядят не мигая. Сычиха, сука, ворожея… С тех пор как села в машину в том дальнем селе… да нет, уже в поле она остановила его, на развилке, – с тех самых пор и словечка не проронила, хоть он трещал, как сорока, всю дорогу, порываясь ее расспросить, куда собралась, что у нее за дела в городе, и не отважился. А здесь, под холмом, неподалеку от шлагбаума, где мотор расклеился окончательно, наш водитель разобиделся на судьбу, выславшую ему эту ведьму на перекресток дорог. Он был малость суеверен, этот бравый шофер, и, копошась под капотом, долго бормотал себе под нос дедовские заклятия от сглаза, что должно было означать: шла бы ты своею дорогой, другого останови дурака и морочь ему памороки! Но она все сидела, неподвижно, терпеливо, словно закаменев на своем месте… Просто удивительно, что она соизволила спуститься к этому долговязому за оградой. Интересно, о чем она там с ним судачила? Ведь казалось, она и вовсе языком шевелить не умеет.
Забросив пустое ведро в кузов, он усаживается за баранку.
– Мэй, шофер, мэй! Обожди меня, друг!..
Водитель вопросительно смотрит на пассажирку: кажется, кричал кто-то? Она молча кивает на Игната, бегущего от ворот к машине.
– 0§ожди, я тоже еду! – Игнат дергает ручку дверцы. – Найдется местечко?
– Да уж полезай, – разрешает шофер. – В кузове холодно.
Женщина сторонится, вся подобравшись, хотя и так занимает немного места. Игнат садится неловко, чуть боком, и закрывает за собой дверцу.
Машина плавно катится по шоссе: судьба сделала свое пока еще непонятное дело. За холмом открылся участок ровной дороги между голым виноградником и опустелым сливовым садом. Дальше побежали озимые; напоенная осенними дождями пшеница до горизонта раскинула свой ярко-зеленый густого ворса ковер.
Но что это? К ветровому стеклу приникло несколько белых снежинок.
– К хорошему снегу, – говорит шофер, не поворачивая головы.
– Рановато бы, – отзывается Игнат, поглядывая на спутницу, сжавшуюся в комочек между ним и шофером: а ты что молчишь? Но она только плечами повела, ей холодно при виде этих первых вестников зимней стужи.
– Как-никак конец ноября, – бубнит шофер. – В иные годы выпадал и раньше…
Женщина чуть наклоняется вперед, напряженно вглядываясь в дорогу сквозь грязное стекло.
– Да, – качает она головой, не объясняя, что именно означает ее «да»: то ли и впрямь рановато для снега, то ли это ответ ее собственным затаенным тревогам и мыслям.
Где-то через полчаса за верхушками деревьев на обочине шоссе является вдали бело-сизая хмарь, она разрастается, клубясь как живая, – это не туча, это валит дым из полосатых каменных труб – машина приближается к городу. Завеса мокрых деревьев резко разрывается, и под прямым углом слева открывается широкая магистраль с разделительной полосой, за ней ряд белых недостроенных корпусов – механический завод из центра города перебазируется на окраину. Где-то вдалеке свистит тепловоз, и ему отзывается эхо в долине Днестра; река здесь гигантской петлей огибает город.
Переехали железнодорожное полотно, шофер газанул и успел проскочить под опускающимся шлагбаумом. По обе стороны дороги тянутся трех– и пятиэтажные коробки недавно заложенного микрорайона. Машина сворачивает влево на узкую улочку с низенькими, будто старосельскими домиками и, проехав еще немного, останавливается.
Порывшись в карманах, Игнат достает несколько монет, кладет их на протянутую ладонь шофера и выбирается из машины. Водитель что-то ему еще вдогонку кричит, но Игнат отмахивается: ладно, дескать, благодарю, пешком доберусь. Он идет по квадратным плитам старинного запущенного тротуара, кое-где и плит нет – вместо них свинцово мерцают грязные квадратные лужицы. Пройдя с полквартала, незнамо зачем оглядывается – точно, машина свернула к вокзалу, а его спутница – вот она, идет следом.