Матвей схватил меня за руку, сжал ей и тихо сказал:
-Я никогда с тобой не расстанусь. И куда тебя не отпущу.
Моё сердце замерло, словно схваченное раскалённой ладошкой, и затрепетало. Чувствуя, как щёки заливаются краской, я порывисто прижался к моему Митьке и прошептал:
-Ты засветил огонь в ночи. Казалось больше не молчит Огромный мир... и он един. Я в нем с тобой, а не один...[4]
И зажмурился, поражаясь своей смелости. Митя чуть-чуть задрожал и так же шёпотом спросил:
-Это ты сам написал?
Я отчаянно помотал головой:
-Нет. В интернете нашёл.
Чувствовалось, что Митька всё равно поражён. Он подышал мне в шею, а потом нежно коснулся моей кожи губами. И так это было тепло и солнечно на фоне прохлады поздней осени, что у меня по всему телу побежали мурашки. Я жадно прижался к Мите ещё сильнее, словно хотел слиться с ним в одно целое… Почему «словно»?! Я действительно хотел этого. И стал целовать моего Митьку. Целовать судорожно, словно птица, клюющая зёрнышки. В шею, в щёки, в губы, везде, где мог достать.
-Охренеть!
Словно гром среди ясного неба прозвучало это слово. Сказал его не Митька. И не я. Мы отпрянули друг от друга, как ошпаренные. Я обернулся и увидел пацана. Одного из тех, кто был с Кешкой. Его глаза ещё миг таращились на нас, а потом он бросился бежать, выдав напоследок:
-Бля! Пидары! Охренеть!
Бежать за ним и что-то объяснять было бесполезно. У меня внутри всё похолодело. Одного взгляда на Митьку хватило, чтобы забыть о себе. Моего любимого затрясло. Заколотило так, что подкосились ноги. Я, сам обмирая до холодного пота, судорожно обнял Матвея и съёжился. Митька выдавил из себя:
-Опять… Мы из-за этого и переехали.
Что он имел в виду, я с кристальной ясностью понял в понедельник. В школе.
Глава тринадцатая.
Рубикон.
(Сергей)
Тащить на себе груз или с легкостью нести ношу?
И лишь кровь из ног на мостовой дороге к лобной горе
скажет нам об истинной цене пути.
Исайя Шеккер.
-Мама! Мамочка! Ну, за что?!
Колотило меня просто чудовищно. В каком-то тумане выгибался, что-то шептал, кричал, говорил. И гулкая пустота в сдавленной и раскалённой от напряжения голове. И руки испуганной мамы. Испуганной так, что даже сквозь истерику меня пронзила тоска и любовь к ней.
Зачем мы пошли в школу? Ну, зачем?! Ведь не дураки же. Должны были понимать, что будет плохо. Плохо будет всё. Когда я вошёл в класс, вокруг плотным одеялом парила вязкая тишина. Митьки ещё не было. Зато был Иннокентий. Именно он разорвал покрывало тишины:
-О, а вот и первый гомосек!
Кто-то из мальчишек заливисто свистнул. Девчонки обрушили на класс волну шушуканья. И тут в класс вошёл Митька. Эдик «Трында», сидевший за первой партой, с широкой улыбкой проорал:
-Гуляли по городу два гомосека!!! Нарвались на лысого дровосека!!! И не ушли от него гомосеки!!! Пошли на дрова у него гомосеки!!!
Класс заржал. А чего бы им не ржать? Тупые кони и кобылы… Кеша вальяжно подошёл к нам и сказал Мите:
-Ути лапочка! Пососёшь?
И мгновенно получил по уху. От меня. Что было дальше, запомнилось смутно. Потом говорили, что я озверел и избил половину класса. Ага, щас… Опомнился только в кабинете у директора, где стоял, размазывая по лицу злые слёзы и вьюшку из носа и разбитой в кровь губы. Митька стоял рядом. А ещё в кабинете толпились почти все учителя. Говорили, кричала, ахали, охали. Звучали предложения вызвать полицию, скорую, родителей… Герр Бур вдруг громко сказал:
-Тихо все.
Перекричать наших учительниц сложно. Но тут словно маг повёл своей волшебной палочкой. Директор окинул свой кабинет и присутствующих в нём непроницаемым взглядом из-под своих очков, прокашлялся и добавил:
-Выйдите все, кроме мальчиков.
Аделаида Николаевна, наша классная, попыталась завозмущаться, но ей хватило одного взгляда Игоря Петровича, заслуженного учителя Российской Федерации, чтобы замолчать и бочком испариться с горизонта, вслед за коллегами. Я перестал растирать по лицу следы драки и угрюмо уставился в пол. Рядом топтался Митя. Брошенного украдкой взгляда хватило, чтобы увидеть на его лице набухающий бланш. Игорь Петрович тяжело вздохнул и сказал:
-Ну, вы и натворили дел… Просто не знаю даже, что и сказать.
Я на самом деле почувствовал, как напрягся Митя. А потом он бочком придвинулся ко мне. И взял меня за руку. Что-то во мне задрожало и заставило выпрямиться. Разве я мог не поддержать своего Митьку? Оставалось только упрямо смотреть вперёд и крепко держаться за спасительную ладонь. Герр Бур спокойно проследил за нами, после чего продолжил:
-И конечно, теперь вы вдвоём против всего этого злого мира? А мир не злой, мальчики. Он просто такой, какой есть.
Мы с Митькой напряглись. Уж чего-чего, а лекций мы слушать не собирались. Игорь Петрович усмехнулся:
-Давайте-ка вы сейчас отправитесь по домам. А завтра прошу ко мне с родителями.
Это было неизбежно. И мы обречённо вздохнули. Митя почти прошептал:
-Как же мы пойдём… теперь?
-Сейчас мы вызовем ваших родителей. Они вас просто заберут и ничего более. Дома успокоитесь, поговорите с домашними. А завтра с утра ко мне. Всё ясно?
Мы дружно кивнули. Герр Бур недовольно сказал:
-Не слышу.
-Да, - почти крикнул я в ответ. Митька дёрнулся. А Игорь Петрович только кивнул:
-Вот так и надо отвечать. Натворили дел? Умейте и последствия принимать. Пришла вам пора взрослеть.
Мы пробыли у него в кабинете с полчаса. Моя мама и митькин отец вошли одновременно, прервав ничего не значащий разговор про учёбу. Когда мы уходили, никто нам в спину не свистел и не кричал. Но давило ощутимо.
Потом был дом. Обоюдная истерика, запах валерьянки, слёзы… Но из дома меня не выставили. Едва я заикнулся на тему «уйду, злые вы», тут же получил по шее. Мама, мама, спасибо тебе.
Во вторник, в кабинете директора школы, решалась наша судьба. Игорь Петрович ни словом не задел причину произошедшего. Но вопрос о нашей учёбе в стенах его учебного заведения встал ребром. Герр Бур доходчиво объяснил и нам с Митей, и нашим родителям, что теперь лучше поменять школу, это как минимум. Житья нам здесь не дадут. И весь его авторитет тут не в силах помочь. Потому что, кроме школы, есть ещё и улица. Всё было так понятно, логично и неправильно…
А потом снова дом. Мы могли с Митькой только разговаривать по телефону. Хоть это нам не запретили. Разговоры, разговоры, разговоры, бесконечные разговоры. Мама взяла на работе отпуск за свой счёт на несколько дней, чтобы не оставлять меня одного. Как она сказала «чтобы к Митьке своему не побежал». Она панически боялась, что меня схватят хулиганы и что-нибудь сделают. Причём, не маньяка она боялась (хотя и его тоже). Моя мама – человек достаточно здравомыслящий. Она откровенно мне сказала, что боится именно уличных пацанов и моих одноклассников, да и просто тех, кто учится в той же школе, что и я. Когда она говорила со мной на эту тему, её лицо было бледно-серым, как небо в дождливый день. И 3 ноября мама устало поставила меня в известность о том, что, судя по всему, мне придётся уехать из города. Скорее всего – к отцу. К человеку, которого я не видел с ясельного возраста! Я с ужасом узнал, что родители Митьки тоже решили отправить его куда подальше – вроде бы к деду с бабкой за полстраны. И совсем не в тот город, куда мама нацелилась увезти меня. Вот тогда-то и началась моя большая истерика. Наверное, я напугал маму до смерти. Но ничего не мог с собой поделать. Расстаться с Митькой было выше моих сил. Как и ехать куда-то к кому-то абсолютно жучому, знакомому только по старым фотографиям.
Мама успокаивала меня, как могла. Ничто не длится вечно. Вскоре я начал успокаиваться. Но в душу закралось чёрное безразличие. Уже поздно вечером я всё-таки оторвался от дивана, на котором валялся уже не один час, отвернувшись к спинке. Природа позвала. И, уже будучи в туалете, услышал, как звонит мамин мобильник. Выйдя в коридор, услышал мамины слова: