Так сложилось в сотне, что совет перед важным решением Гроза обычно вёл с двумя своими десятниками – пожилым Смурным и молодым Хорем, которого учил трудному изведывательскому делу сам Берест, человек удивительный. С ним изведыватели и князь Ольг ходили в поход на Царьград.
– Если верить торгашу, – отвечал Смурной, – то в доме этого самого Мегди Аль-Салеха, что возле каменной крепости, собираются заговорщики, которые хотят нас порезать, причём, в первую очередь князя, темников да тысяцких. Где и кто из начальников наших воинских расположился, им ведомо.
– Может, наврал хитрец, чтоб ты ему денег дал, а, в самом деле, только сплетни на базаре собрал? – с сомнением молвил Хорь, оглаживая десницей свой бритый загорелый череп.
– Да, деньги он любит более жизни своей, хоть и трусоват изрядно, но я ему дал только часть, а остальное отдам, ежели весть его тайная правдой окажется, а потому сомневаюсь, что врал торговец, – возразил пожилой.
– Смурной прав. И ты, Хорь, не зря в грязном халате по торжищу медяки клянчил, изведанное вами одно к одному сходится. Знать бы только, когда они опять соберутся, – задумчиво молвил Гроза, – да заявиться в гости к этому Мегди всей нашей сотней!
– Я завтра постараюсь ещё разговоров послушать, – молвил Хорь, – потому как без верных сведений действовать опасно.
И Гроза согласился с ним.
На следующий день Хорь, дабы не привлекать излишнего внимания, не пошёл к лавке Мусы, а пристроился подле одного из торговцев благовониями, где стояли сосуды с мазями, маслами и помадами, а также разнообразные средства для умащивания кожи, приготовленные из львиного жира, пальмового вина, шафрана и душистых масел. На Востоке любят наряжаться, особенно в пятницу перед намазом, и душиться, потому благовония являлись частью их убранства. Также лежали палочки мисвака – «жевательного дерева», которым местные чистили зубы, что дополняло их приятный внешний вид.
Молодая женщина в длинной свободной дурре тёмного цвета с широкими рукавами и разрезом спереди и накинутом на голову тонком шёлковом изаре тёмно-синего цвета, что могло означать, что она вдова, выйдя из тканой лавки, привычно закрыла нижнюю часть лика, стала около того места, где вчера сидел нищий и растерянно оглянулась по сторонам: попрошайки не было. Женщина прошла дальше по базару и увидела его около лавки торговца благовониями – он сидел, подогнув под себя ноги, мерно раскачиваясь и бормоча то на тюркском, то на арабском просьбу о милости.
Она не подошла к нему, а сначала вошла в лавку, рассматривая и нюхая благовония и исподволь бросая короткие оценивающие взоры на сильные жилистые руки, тонкий стан и бритую голову оборванца. Наконец, она вышла из лавки и, запустив в свою корзинку руку, протянула несчастному кусок лепёшки и гроздь янтарного винограда. Бормоча благодарности, нищий взял подношение, их руки на миг встретились, и женщина почувствовала, будто неведомая волна пробежала по её перстам и потом по всему телу. Она замерла от неожиданности, а потом, быстро отдёрнув руку, заторопилась к выходу с базарной площади. Нищий проводил её задумчивым взором, потом встал, надел грязную тюбетейку, поправил рваный халат и последовал за ушедшей.
Он шёл так, чтобы женщина не видела его, да она особо и не оглядывалась. Пройдя через улочки, она свернула к пустырю, поросшему чахлыми кустарниками, и пошла в сторону моря. Нищий, выждав некоторое время, двинулся по тропинке меж зарослей каких-то растений с цветками, похожими на зверобой – такими же мелкими, зеленовато-жёлтого цвета, но с плотными листками и стеблями, покрытыми шипами – не такими колючими, как у боярышника, но тоже довольно неприятными на ощупь. За зарослями открылось море и глинобитный дом на возвышенности у самой, как отсюда казалось, воды. Во дворе одинокого дома, ограждённого глиняным дувалом, росли деревья и виноградные лозы, ярко выделяясь сочной зеленью на синем ковре морских волн. Попрошайка повернулся и побрёл обратно на базарную площадь.
В ночи человек в тёмном одеянии беззвучно преодолел дувал, на некоторое время задержавшись на нём, потом так же неслышно соскользнул внутрь двора. Движения неизвестного были точны и осторожны, казалось, что это не человек в мягких кавказских сапожках и чёрном плаще а, в самом деле, лишь бестелесная тень. Изучив двор, человек в тёмном оценивающе окинул ведущую на плоскую крышу глинобитного дома деревянную лестницу, но подниматься по ней не стал, а, легко подтягиваясь на ветвях растущего рядом тутового дерева, осторожно заглянул на крышу. Здесь, разметавшись на разостланной постели, в полупрозрачной хилале до пят спала та самая женщина, что сегодня на базаре подала нищему лепёшку и виноград. Он узрел её без одеяний и обязательных платков, скрывающих густые, рассыпавшиеся по подушке волосы. Она была довольно молодой, с гибким станом и высокой грудью, очерченной тонкой тканью. В свете почти полной луны он, замирая от нахлынувшего трепетного наслаждения, некоторое время любовался очертаниями женского тела, пухлых уст и тонких пальцев. Однако едва она повернулась во сне, что-то невнятно пробормотав, человек в тёмном тут же неслышно соскользнул вниз и быстрой тенью перемахнул обратно через дувал.