– Дмитрий, я все-таки хочу знать…
Однако полковник уже не слушал: вскочил, такими движениями, какими заправляют под ремень гимнастерку, расправил летнюю рубашку с короткими рукавами, сделал несколько энергичных шагов по кабинету – готовый драться, бороться, совершать добрые дела, вообще жить так, как положено полковнику Сиротину, хорошему, отзывчивому человеку.
– Где Светлана? – командным голосом спросил он. – Мне ее надо повидать на минуточку… Спрашиваю, где жена? Веди меня к ней…
– Я уже говорил, что Светлана в спальне, – сухо ответил Игорь Саввович. – Иди, стучись…
Пятидесятидвухлетний полковник, выглядевший всегда сорокалетним, вприпрыжку умчался к Светлане, а Игорь Саввович, вернувшись в гостиную, вместе с креслом подполз по ковру к подоконнику. Окно, в отличие от всех других окон, выходило на улицу Гарибальди – не очень шумную, только с троллейбусными путями…
Смеркалось, и уже казались совсем черными деревья в сквере, где вспыхнули сильные неоновые лампы, и все вокруг сразу потемнело. Это уже началась короткая летняя ночь…
– Отдохнем! – пробормотал Игорь Саввович и сладко потянулся. – Пошли они к такой-то, довольно известной, матери!
Возле настежь распахнутого окна стоял небольшой стол-верстак, горбатилась хитрая настольная лампа, были прикручены к столешнице микроскопические тиски, прибита наковаленка, совсем крошка, а в многочисленных ящиках маленького стола лежали непонятные богатства: лупы и отвертки, щипчики и пинцеты, крохотные молоточки, микроскопические сверлышки. Это был хитрый инструмент для ремонта наручных часов. Игорь Саввович, сморщив губы от удовольствия, деловито снял с руки подаренные женой японские часы, ногтем мгновенно что-то отщелкнул, ловко вставил в глаз лупу и погрузился в мечтательное созерцание совершенного, доведенного до степени искусства часового механизма.
Пьяный Игорь Саввович не врал, что он лучший часовщик города и может отремонтировать любые часы. У Игоря Саввовича был талант часовщика, который проявился рано, еще в детстве, и отчим Савва Игоревич бурно радовался; поглаживая Игоря по голове, восторженно восклицал: «Какой хирург будет из Игоря, какой хирург! Богом данный, небом данный… Елена, умоляю ничего не трогать на верстаке нашего сына! Пойми, хороший хирург чем-то похож на виртуоза-часовщика, и наоборот!»
Игорь Гольцов не захотел стать хирургом.
Первый решающий день
В конце февраля город утонул в снегу. Снег начался вечером в субботу, шел сутки, в ночь с воскресенья на понедельник падал до позднего утра, и в одиннадцатом часу, когда Игорь шел по широкой улице, ведущей к медицинскому институту, казалось, что город исчез.
Боже, что творилось! Деревянные дома, оставшиеся от старого города, казалось, сровнялись с землей, новые здания липкий снег побелил, сделал как бы призрачными, деревья походили на снежных баб, в белом небе висели толстые белые канаты – трамвайные и троллейбусные провода. Трамваи и автобусы не ходили; никто не ждал такого снегопада, и снег расчищать не успевали. Города не было, не существовало, завалил его февральский снег, который пахнул отчего-то весной – пароходами, клубникой, замшелыми листьями…
Игорь сладостно чихнул, швыкнул носом и по-мальчишески вытерся перчаткой. Увязая по колени в снегу, он пошел в сторону медицинского института, чтобы передать матери забытую книгу, без которой она обойтись не могла. «Выручай, сын!» – десять минут назад по телефону попросила мать, и вот он шагал по снегу, проваливаясь, и было такое чувство, словно он сам превратился в снег, и от него тоже пахло пароходами, клубникой и замшелыми листьями. Игорь чувствовал радость, хотелось беспричинно смеяться, громко говорить или петь во все горло, не стесняясь прохожих; со снисходительной усмешкой он думал: «Вот это они и называют счастьем!» – так как в те далекие времена, как и полагалось в его возрасте, ко всему относился скептически.
Между тем счастье объективно существовало в образе Игоря Гольцова. Никакой юношеский скепсис не мог помешать этому. Как ни убеждай себя, что счастье (он так и писал в классном сочинении) есть «совокупность субъективных ощущений, вызванных достижениями ряда эфемерных задач», невозможно было снять с лица глупую, детскую улыбку. Ах, будь ты неладен, февральский снег, нарушивший мудрое равновесие закоренелого семнадцатилетнего скептика!
Снег не пощадил и самое красивое здание в городе – высокий и длинный корпус медицинского института. Исчезли помпезные лепные украшения, остались без лиц «греки», поддерживающие руками и спинами какие-то тяжести у входа; дом ослеп, так как мокрый снег залепил все южные окна, но по неизвестным причинам здание казалось высоким, еще более высоким, чем было на самом деле. Странно! Другие дома под снегом согнулись и сникли, а медицинский институт как бы возвысился, вырос, хотя и без этого был громадным.
Возле безлицых «греков» пришлось постоять. Не мог же Игорь появиться в институте с дурацкой улыбкой на лице и с сияющими от счастья глазами? Обстоятельно, нарочито медленно он счистил снег с обуви и одежды, старательно приняв скучающий вид, вошел в огромную студенческую раздевалку. Возле нее, конечно, сидела тетя Вера, старая женщина, и вязала длинный шерстяной чулок. Она из-под очков строго посмотрела на вошедшего.
– Ой, кто пришел! – узнав Игоря, обрадовалась старуха. – Здравствуй, Игорь, здравствуй, касатик!
– Здрасьте, тетя Вера!
В каникулярное время гардеробщица тетя Вера помогала матери ухаживать за дачным садом, временами, когда не было постоянной домработницы, поселялась в маленькой, но светлой комнате дома Гольцовых.
– Оделся-то, оделся-то, ровно на дворе весна! – ворчала тетя Вера, принимая от Игоря легкую спортивную куртку. – Глаз за тобой нужен – вот чего я скажу. И самой скажу и самому скажу, мне ведь они – тьфу! Он сроду ноги не вытирает, а скажу, сердится: «Тетя Вера, оставьте в покое мою печенку!» А у меня, может, тоже печенка…
Она всегда вот так забавно ворчала, эта славная тетя Вера.
– О, кого я вижу! – раздался вдруг бодрый голосок, обернувшись на который Игорь узнал доцента Вульфзона, партнера отца по преферансу, знаменитого окулиста. Он двигался к Игорю с распростертыми объятиями. – Кого вижу, кого вижу! Игорь Гольцов! Здоровый, большой и счастливый! Ну, как жизнь молодая? – Не дойдя шага до Игоря, он замер. – Ах, какой я осел, какой осел! Разве можно спрашивать об этом счастливого человека?
Доцент обнял Игоря, потискал и отпустил. У Вульфзона было доброе лицо, добрые глаза, он с малых лет любил Игоря, как любил вообще детей. Доцент Вульфзон семьи не имел – кто-то умер, кто-то просто ушел. Знаменитый окулист глядел на Игоря просветленно, радостно.
– Ну, Игорь, скоро к нам! – счастливый за Игоря, воскликнул Вульфзон. – Держись, голубчик! Ваш покорный слуга Вульфзон нынче вице-председатель приемной комиссии! А он страшно свирепый, этот толстый Вульфзон! Он тигр!
Все сегодня было радостным и смешным: снег, тетя Вера, доцент Вульфзон.
– К папаше? К мамаше? – забавно подмигивая, спросил доцент. – Если к самому – привет! В субботу он будет иметь такой преферанс, от которого дают кислородную подушку.
Толстый Вульфзон умчался с проворностью мальчишки, двери за ним взорвались, и осталось ощущение добра, радости, любви и уважения. Игорь пошел дальше, начал подниматься по широкой плавной лестнице на второй этаж, и вдруг показалось, что идет он не по институту, а по комнатам родного дома – так все было знакомо. Кафедра санитарии и гигиены, актовый зал, две аудитории лечебного факультета, аспирантская. Потом огромные дубовые двери, медные ручки, скромная табличка «Ректор». Здесь, за двумя дверями, всегда в белом халате, сидел отец, если не делал операцию. Игорь приостановился, подумал, что отец обидится, если Игорь к нему не заглянет. Притрагиваясь к медной ручке, Игорь снова почувствовал запах снега, счастливый и молодой.
Отец бурно обрадовался Игорю. Он живенько поднялся из-за стола, высокий, широкий, красиво седеющий, пошел навстречу. Вкусно похрустывал халат, сияло доброй улыбкой большое, мясистое, породистое лицо. Крупные белые руки ласково легли на плечи Игоря. Отец внешне был таким, какими бывают люди, которым судьба даровала все качества с излишком: рост, голову, глаза, руки, ноги. Отец был также с избытком добр, весел, здоров, оптимистичен, спокоен, выдержан, умен. А в своем кабинете, не занятый операциями, отец, как всегда, был ребячливым, легкомысленным человеком. Он свое ректорство считал обузой и ошибкой.