Битва на Орели произошла 30—31 июля 1184 года. В эти два дня с лукоморской ордой было, по сути, покончено — она больше не представляла угрозы для Руси. Прославивший свое имя Владимир Глебович, стоя на поле победоносного боя, провозгласил: «В сей день, сотворенный Господом, возрадуемся и возвеселимся ему, ибо Господь избавил нас от врагов наших и покорил врагов наших под ноги наши, и сокрушил главы змиевы!» Дружина радостно славила князей, но более того — Христа и Богоматерь, «скорую помощницу роду христианскому». Святослав и Рюрик «со славой и честью великой» возвратились в Киев, гоня многочисленный половецкий полон{249}.
Скорбя о случившемся через год поражении Игоря, автор «Слова» вспоминал победу Святослава:
Северские князья не смогли разделить торжества киевских, однако совсем в стороне от войны они не остались. Узнав, что войско Святослава выступило на половцев, Игорь Святославич собрал в Новгороде-Северском дружинный совет, призвал на него брата Всеволода, сына Владимира и племянника Святослава Рыльского и сказал: «Половцы оборотились против русских князей, а мы без них покусимся на вежи их ударить». Но без боя, одним грабительством, Игорю обойтись не удалось. За рекой Мерлой он натолкнулся на половецкий отряд хана Обовлы Костуковича, собиравшегося с четырьмя сотнями воинов пограбить черниговские рубежи и вовсе не ожидавшего боя со всей северской ратью. Половцы, разумеется, тут же побежали. Игорь нагнал врагов, рассеял их и предпочел возвратиться восвояси. Таким образом, и Ольговичи внесли вклад, пусть и незначительный, в победу того года{250}.
У Игоря в то время были и иные заботы. К нему прибыл, прося защиты и помощи, шурин Владимир Ярославич из Галича, вновь рассорившийся со своим отцом. Осмомысл, давно расставшийся со своей женой Ольгой Юрьевной, теперь желал оставить галицкий престол сыну от наложницы — «Настасьичу», а законного сына выгнал. Княжич долго мыкался по соседям и родичам, ища убежища. Роман Волынский, Ингварь Дорогобужский, Святополк Туровский и даже Давыд Смоленский один за другим, не желая ссориться с грозным хозяином Галича, в приюте отказали. Давыд, правда, посоветовал Владимиру отправиться к родному дяде по матери Всеволоду Большое Гнездо. Тот принял племянника в Суздале, однако, видно, без особой охоты. Княгиня Ольга Юрьевна уже три года как умерла, и ее брат тоже не горел желанием из-за ее сына раздражать правителя другого конца Руси, вполне сопоставимого с ним по силе. Владимир «и там не обрел себе покоя», покинул Суздаль и приехал в Путивль, где его встретил Игорь.
Из всех князей, сильных и слабых, Игорь повел себя по отношению к бесприютному родичу наиболее достойно — принял шурина «с любовью» и «возложил на него честь великую». Владимир остался в Путивле у зятя и сестры{251}. Не является ли это еще одним доказательством того, что Игоря и Ярославну связывало нечто большее, чем политические расчеты и забота о продолжении династии? Впрочем, нельзя не признать, что приезд Владимира вполне отвечал всё более явному стремлению Игоря прославить себя на Руси. Теперь новгород-северский князь мог почувствовать себя вершителем большой политики. У средневекового аристократа чистые душевные порывы вполне могли сплетаться с жаждой личной славы.
За разгром Кобяка уже зимой попытался поквитаться с Русью его давний союзник Кончак. «С множеством половцев» своей донецкой орды он двинулся в поход. На этот раз Кончак намеревался «пленить грады русские и пожечь огнем». Незадолго до того он нанял на службу инженера-мусульманина, который соорудил огнемет, стрелявший «живым огнем» на нефтяной смеси, а также несколько огромных баллист. Рассказывавший об этих орудиях русский летописец не мог удержаться от восхищения: чтобы вручную натянуть эти «самострельные луки», потребовалось бы «50 мужей».