Несмотря на то что «тандерберд» продолжал упрямиться, я прибыл в Нью-Йорк в восемь вечера в пятницу, попав в грозу, достойную Майами. Поселившись в мотеле в Квинсе, я пообедал в круглосуточном греческом ресторанчике, который знал еще с прежних времен, а потом заснул, наблюдая по телевизору, как «Ракеты» дают хорошую взбучку «Дельфинам» в предсезонном матче. Некоторые вещи никогда не меняются.
Следующий день я провел, навещая старых друзей по колледжу и по службе в полиции. Я отправился в Уэст-Виллидж в бар под названием «Чонсис», где полицейские и пожарные постоянно собираются, сидят у стойки и непременно выпивают по лишнему стакану. Все старые знакомые по-прежнему были там и встретили меня как блудного сына. Бармен до сих пор помнил меня, а это хороший знак. И все же, выйдя вечером из бара и пройдясь по тому, что осталось от Маленькой Италии, я окончательно понял, что мое место больше не здесь. Конечно, всегда можно вернуться домой. Только оставаться там слишком долго уже нельзя.
Я еще побродил по Манхэттену в поисках Нью-Йорка, который я знал, но он ускользал от меня. Он все время был где-то рядом, казалось, вот-вот почувствуешь знакомый запах, завернув за угол. Большинство заведений все так же работало. И шум остался прежним, и толпы народа, и вечные голуби, но почему-то я чувствовал себя привидением. Я много ходил пешком. Ходил и предавался ностальгии, но не мог найти того, что искал, и под конец ощутил себя предателем. Я направился в центр, на Пятьдесят девятую улицу, где начинается Центральный парк, повернул на восток и догулял до отеля «Плаза». Присел на краю фонтана и принялся наблюдать за прохожими. Через какое-то время я пришел к заключению, что здесь людей слишком много. Вскоре на одного станет меньше.
На следующий день я снова надел костюм цвета хаки и единственный приличный галстук и поехал на бульвар Квинс, в райончик под названием Ямайка. Оставалось последнее неоконченное дело. Я нервничал и немного побаивался. Внутренний голос твердил, что я поступаю глупо. Говорят, не буди лихо, пока спит тихо, но может, бывает лихо, которое надо разбудить, когда оно уже достаточно проспало. Я не был уверен, но продолжал двигаться к цели.
Полицейского, которого я застрелил, звали Эдвард Стюарт. Хорошее английское имя, звучит по-королевски, но Стюарт был чернокожим. Когда я убил его, ему уже исполнилось двадцать девять, и он вырос в том же районе, где погиб. Меня предупреждали, чтобы я не ходил на похороны, но, будучи самим собой, я все равно пошел и получил взбучку от пяти или шести его родственников. В ней участвовал к тому же один белый, тоже полицейский, решивший, что я ему не нравлюсь. В этой драке объединились две расы, наглядный пример того, что люди могут работать вместе. Я даже не очень сопротивлялся. Старался только, чтобы не побили слишком сильно. Подробных воспоминаний об этом торжественном вечере у меня не сохранилось, знаю только, что в конце концов меня отвез домой один из братьев Эда Стюарта. Через несколько недель я покинул город.
Я узнал телефон и адрес Стюартов в справочном бюро и позвонил из автомата у заправки «Шелл» на Ямайка-авеню, в душе надеясь, что никого нет дома и я смогу вернуться в Майами с трусливым чувством выполненного долга. Существовали вполне серьезные причины не встречаться с вдовой человека, которого я убил. Два года не такой большой срок, невозможно сказать, насколько сильно изменилась ее жизнь. Каков бы ни был ответ на этот вопрос, я все равно явился бы печальным напоминанием об ужасных временах. Меня также беспокоил еще один вопрос. Весь этот долгий, тяжелый, мучительный путь я проделал ради Бет Стюарт и ее сына или ради Джека Вонса?
Ответил ребенок, и я чуть не повесил трубку, но потом услышал чужой голос, осведомившийся, дома ли миссис Стюарт. Мальчик позвал мать, и обеспокоенный женский голос спросил, кто звонит. Я представился, и парнишка выкрикнул мое имя так громко, что мне стало не по себе. Наступило такое долгое молчание, что мне показалось, будто я никогда не дождусь ответа, затем послышались шаги.