— Брось эту идею, — потребовала она, в очередной раз прижимаясь к стене, чтобы пропустить встречных. Ее одежда теперь стала грязнее, чем была до стирки накануне — факт, заставляющий ее скрежетать зубами, ведь Наёмница ненавидела напрасный труд. — Никто нам ничего не скажет.
Но Вогт уже выспрашивал у сгорбленной старухи:
— Бабушка! Бабушка, вы не знаете, где здесь лавка картографа?
— Шо? — отозвалась старуха сиплым, но неожиданно молодым голосом и отбросила с лица черный капюшон. Из ее рта вырвалось почти зримое облако зловония.
Вогт заверещал и закрыл лицо руками. Он продолжал так стоять, не замечая натыкающихся на него прохожих, пока Наёмница не известила:
— Распечатывай зенки, бука ушла.
— Какой кошмар, — слабо проговорил Вогт. — Что случилось с ее носом? Почему он так ввалился? А эти язвы на ее лице… ты видела?
— Лучше б не видела, — брезгливо поморщилась Наёмница. — Я ж говорила: не лезь. Люди как дерьмо: тронешь — завоняет. Ладно, пошли. Доберемся до центральной улицы. Там, думаю, мы сумеем найти лавку со всяким хламом, а в ней карту.
— В вашем мире столько всего уродливого, противоестественного и страшного, — вздохнул Вогтоус, покорно плетясь за ней.
— В «вашем»? Нашем, ты хотел сказать?
— В моем такого не было, — возразил Вогт. — Я ногу натер.
— Отлично, — хмуро откликнулась Наёмница. — Я надеюсь, у тебя начнется гангрена.
— Здорово, — оживился Вогт. — Гангрена. А что это такое?
Они без проблем отыскали центральную улицу, но до этого Вогт успел совершить еще одну глупость. Увидев скрючившегося у стены плачущего мальчика, он подошел и спросил, почему тот плачет. Мальчик встал, смачно плюнул Вогту в лицо и удалился, совершенно успокоенный.
— Ты дурак, — разозлилась Наёмница. — Оботрись, отравишься.
Но ее не столько злил Вогт, сколько сам город. Наёмница ненавидела города. При таком скоплении людей приступы ярости абсолютно неизбежны — у всех вовлеченных.
Они вышли на главную улицу и набрали полные легкие воздуха — здесь, освеженный дуновениями ветра, он был не столь омерзителен. Главная улица была чуть пошире, чуть почище и даже — местами — замощена грубым камнем. Изобилие шатающегося по ней народа не могло не встревожить Наёмницу, и она вцепилась в локоть Вогта мертвой хваткой, готовая резко оборвать любые попытки вести себя ненормально. Вогт задергал рукой, но Наёмница сделала вид, что не замечает, и для верности еще запустила ногти. Вогт сдался.
— Они все мрачные, — сказал он, вертя головой. На его лице отражались любопытство и сожаление. — И злые.
— А чего ты хотел? — снисходительно спросила Наёмница.
— Я всегда чувствую зло. Оно как запах.
«Тогда от меня должно нести как от целой скотобойни», — не без самодовольства подумала Наёмница, но вслух съязвила иначе:
— Ты еще что-то улавливаешь среди всего этого дерьма?
— Дерево, дерево! — обрадовался Вогт, показывая на чахлое деревце в узком проеме между двумя соседними домами. — Это первое, которое я здесь вижу! На нем даже листики есть! Два!
Наёмница закатила глаза.
— Если ты еще раз повторишь «дерево», я тебе язык вырву, — она прищурилась. — Вон там торгуют каким-то старьем. Среди него вполне могла затесаться карта.
Она потянула Вогта вперед, он потянул ее назад. Наёмница была полна решимости заставить его делать что положено и идти куда надо и рванула изо всех сил. Вогт удивительным образом не тронулся с места, а затем с бычьей мощью потащил ее за собой.
— Что за… — вытаращив глаза, пробормотала пораженная Наёмница и от очередного рывка едва не повалилась на Вогта. — Хватит! — закричала она.
Вогт оглянулся, вспомнив о ее существовании.
— Извини, — смутился он. — В этом городе ни цветов, ни травы, только грязь. Это единственное увиденное дерево за все это время. Я умираю от тоски.
Приблизившись к чахлому деревцу, он погладил изрезанный, истерзанный ствол.
Наёмница бросила равнодушный взгляд на дерево, а затем тоскливо уставилась в далекое небо, пытаясь отвлечься. Обломанные ветки напомнили ей сломанные кости, торчащие из прорванной кожи. Почему-то сегодня подобные воспоминания вызывали тошноту.
— Ему больно, — прошептал Вогт. — Как они могли так поступить с ним?