— Ты еще не понял, где оказался? — с презрением осведомилась Наёмница. — В этом мире если ты погладишь собаку, она укусит тебя. Ну или хотя бы зарычит.
— Ага, — задумчиво согласился Вогт. — Ты тоже.
Наёмница стиснула зубы.
— Мы пришли сюда за картой.
— Да, — Вогт в последний раз погладил дерево. — Идем.
Торговка пренебрежительно осмотрела их единственным глазом (второй был украшен синяком и безнадежно заплыл). Перед ней, разложенный прямо на земле, красовался ее товар: какие-то тряпки, битая посуда, потрепанная обувь — несомненно, раньше эта обувка принадлежала кому-то другому, кого сейчас и в живых нет.
— У вас есть карта? — вежливо спросил Вогт и на всякий случай пояснил: — Мира. Нам нужна карта мира.
— Валите отсюда, — ответила торговка.
— Это значит — нет? — уточнил Вогт.
— Валите отсюда, — повторила торговка.
— Это значит — нет? — спросил Вогт у Наёмницы.
— Это значит, что ты недоумок, — объяснила Наёмница, уводя его за руку.
— Нет, — убежденно возразил Вогт. — Если бы она хотела сказать, что я недоумок, она так бы и сказала, а она сказала — валите отсюда.
Они побродили еще немного. С остальными продавцами им повезло не больше — ни карты, ни элементарной вежливости. Вогт уже начал обиженно раздувать щеки, когда его отвлек громогласный вопль:
— РАССТУПИТЕСЬ! РАССТУПИТЕСЬ!
По улице катила телега, влекомая глубоко несчастной, безжалостно понукаемой лошаденкой. Лошадь! Глаза Вогта широко распахнулись, взлетели вверх пушистые ресницы. Прохожие вжимались в стены, высвобождая путь.
Наёмница оглядела стену позади нее. Та была художественно обмазана испражнениями — кто-то отлично провел время.
— Ну уж нет, — пробормотала Наёмница и, ухватив Вогта за руку, побежала с ним вдоль по улице, пока они не достигли узкого переулка, отделенного низким покосившимся заборчиком. Наёмница перемахнула через заборчик одним прыжком; Вогт, преодолев секундную нерешительность, неуклюже перелез. По переулку они вышли к крошечному, с платок, дворику между домами. Здесь были жухлая травка и маленькая, не выше Наёмницы, кривая яблонька — сплошь роскошества природы. В ожидании, пока Вогт закончит восторгаться, Наёмница сделала нудное лицо. В животе у нее протяжно заурчало, и она вздохнула:
— Есть хочется.
— Мне тоже, — согласился Вогт, устремляя в небо голодный взгляд — будто в надежде, что сверху на него рухнет пирог. Но если что и могло на него рухнуть, так только дождь, помои или птичий помет. — Возьмем где-нибудь?
Наёмница шокировано уставилась на него. Похоже, голод заставил монашка пересмотреть моральный кодекс.
— Я не ворую! — возмутилась она. — Убьем и отберем.
— Едва ли это… — возразил было Вогт, но был грубо прерван.
— Вон из моего сада, проходимцы!
Возникнув из ниоткуда, тетка с отвисшими грудями замахнулась на них грязным передником. Груди колыхнулись, напоминая перезревшие, грозящие лопнуть дыни.
Застигнутые врасплох и пораженные обилием волнующей плоти, Вогт и Наёмница прыснули вон от тетки, синхронно преодолели заборчик и вылетели на главную улицу как раз перед телегой, груженой, как они теперь видели (и чуяли) навозом. Впрочем, Вогт мог и не видеть, вперив нежный взгляд в лошадь. Та ответила ему таким же и встала. На них забранились все хором — с телеги и просто помогающие. Но Вогт и лошадь, совершенно очарованные друг другом, ничего не слышали.
Что ж, если глухие и тупые не понимают криков, есть альтернативные методы донести до них требования общественности. К сожалению, они промахнулись, и первый же камень, брошенный в Вогта, больно ударил Наёмницу в плечо. Второй царапнул ее шею. Не дожидаясь, когда у нее станет на один глаз меньше, Наёмница устремилась прочь. Спустя минуту Вогт нагнал ее. Вслед им летели камни. Ощутив жгучий, как пчелиный укус, удар между лопатками, Наёмница обернулась, проорала несколько грубейших ругательств, из которых Вогт не понял ни одного, и снова припустила.
Так они и прибежали на городскую площадь. Потирая места ударов, Наёмница отчаянно ругала Вогта, в особенности раздосадованная тем, что в него так ни разу и не попали. Городская площадь могла похвастаться простором — простором в представлении жителей этого города. Здесь тоже шла бойкая торговля, причем на этот раз не только мертвым мясом, но и тем, которое еще считалось живым, каким бы полудохлым оно ни было: группка рабов, одетых в лохмотья, выбритых на лысо — не отличить мужчин от женщин, унылых и грязных, утомленно прижималась к такой же унылой и грязной стене. От их рук и ног тянулись грубые веревки, надежно примотанные к паре торчащих из стены металлических колец — обычно эти кольца использовались для привязывания лошадей. Возле коновязи скучающе топтался неприглядный мелкий мужичонка в грязной одежде. Вероятно, рабы были низкого качества либо же запрашиваемая цена не соответствовала их истинной стоимости — толпы покупателей не наблюдалось.