Я стал искать глазами бранденбуржцев; увидел Ланца, Обермейера и Хилльдорфа – они были возле главных ворот под охраной трех жандармов, чьи латунные нагрудные бляхи отсвечивали в сером утреннем свете.
Штейнера нигде не было видно, но все явно чего-то ждали, вероятно, прибытия Радля. Большие двойные железные ворота были открыты. Интересно, что здание Вестминстерского банка, в котором размещалась плац-комендатура, задней стеной примыкало к кладбищу. Окна первого этажа в соседнем доме, где помещался узел связи, были открыты и отлично просматривались. В бинокль мне были видны два солдата, которые с явным интересом глядели на то, что делается, но при этом держались подальше от окна – видимо, боялись гнева Радля.
Все так, как в былые времена, когда я работал в подполье во Франции. Там тоже не хватало времени. Надо было уметь оценивать обстановку в считанные минуты, находить уязвимое место и действовать быстро. Я опустил бинокль; его взяла Симона.
– Узел связи рядом с плац-комендатурой, – сказал я. – Каков он изнутри?
– Старый дом Грувиля, – сказал мне Падди. – Ты там бывал раз сто.
– Что там сейчас? – настаивал я.
– Заходил я туда пару раз, – сказал Эзра. – Внизу – спальные помещения. Радиорубка в бывшей гостиной, на втором этаже, в задней части дома. Окнами выходит на церковный двор.
– Сколько человек?
– Иногда только дежурный оператор, но я видел троих или четверых, которые появлялись там время от времени. А что?
– Похоже, это – слабое место. Я бы смог, наверное, выстрелить в Радля оттуда.
– И что это дает?
– Война окончена, и большинство солдат это знают, – сказал я, пожав плечами. – Стоит убрать Радля, и они прекратят сопротивление и сдадутся. Все они уважают Штейнера, как вы помните.
– Включая эсэсовских молодчиков? Как они поведут себя, если с Радлем что-то случится?
Симона внезапно вскрикнула. Я взял у нее бинокль и поднес к глазам. Через ворота двое эсэсовцев вели Штейнера.
Они подошли к буку и остановились.
Было без десяти минут восемь.
– Спектакль начинается, – проговорил я. – Не хватает только Радля. Идете со мной?
Обращался я к Эзре, и он это понял. Он вздохнул и кивнул:
– Угу. Все сделаю, как ты хочешь, Оуэн. В случае чего в стороне не останусь.
– Хорошо, тогда доставьте меня к узлу связи как можно скорее, а по дороге я объясню, что делать.
Я улегся на пол машины, и Симона накрыла меня старым одеялом. Времени у нас было немного, едва-едва, чтобы успеть. Я точно знал: Радль назначил на восемь часов – в восемь часов все и начнется. Немецкая точность, пропади она пропадом!
Когда мы остановились, Эзра вышел из машины первым, потом Симона. Наступила пауза, и Райли прошептал:
– Быстро, как ты и хотел, Оуэн.
Я выбрался пригнувшись и шмыгнул туда, где остановился Эзра, – на крыльцо старого дома Грувиля. Эзра держал для меня дверь открытой. Я вошел в прихожую, держа маузер наготове у бедра.
Там было темно и мрачно, на всем чувствовалась печать военного лихолетья. Ковры исчезли, краска на полу местами стерлась, местами облупилась. Даже прекрасная коллекция Веджвудского фарфора, украшавшая стены, была поколота и побита.
Осталось большое зеркало в золоченой раме в глубине прихожей, и там меня поджидал маленький хмурый человек странного, но грозного вида. Он был на моей стороне, этот человек, способный убивать так решительно и умело.
Я осторожно стал подниматься по ступеням. Райли и Эзра последовали за мной, сказав Симоне, чтобы она осталась внизу. У Райли был наготове старый револьвер 45-го калибра, и я прошептал:
– Без надобности шума не поднимать. Только в крайнем случае.
Я тихо открыл дверь и вошел в комнату. С одной стороны тянулся ряд стоек с радиоаппаратурой, там же сидел дежурный оператор в наушниках. У окна стоял и смотрел во двор унтер-связист, а рядом с ним – эсэсовец с автоматом Шмайссера на плече.
Телефонист-оператор первым заметил меня, но я приставил палец к губам и извлек маузер. Подойдя на цыпочках к эсэсовцу, я приставил холодное дуло к его шее сзади. Он сжался, а я потянулся и легонько снял автомат с его плеча.
Передав его Эзре, я отступил.
– Повернитесь оба и отойдите от окна. На всякий случай знайте, эта штука работает бесшумно, так что ведите себя как надо.
Они выполнили приказ, но каждый по-своему: связист – опасливо, в то время как эсэсовец смерил меня глазами, нисколько не испугавшись. Если что, он кинется на меня с голыми руками.
– К стене! – сказал я.
В это время на улице послышался шум автомобиля.
Райли выглянул в окно.
– Радль едет.
«Мерседес» въехал в ворота и остановился. С заднего сиденья поднялся Радль. Он был в парадной форме и выглядел весьма браво.
– Ты можешь снять его отсюда? – настойчиво спросил Райли.
– Думаю, да. Приходилось кое-кого доставать.
До восьми оставалось не более минуты, как вдруг телефонист-оператор вскочил и сказал тихим, но взволнованным голосом:
– Пожалуйста, полковник Морган, не убивайте нас. Это было бы глупо. Война почти окончилась. В Люнебурге ведутся переговоры и обсуждаются условия капитуляции.
– Закрой рот! – рявкнул эсэсовец.
– Но это – правда, – в отчаянии повернулся ко мне телефонист-оператор. – Я только что слышал выпуск новостей от Би-би-си.
Мой ответ был прост, изумительно прост. Я повернулся к связисту и сказал ему:
– Выгляни в окно прямо сейчас и скажи им, что война закончилась. Сообщение поступило только что с острова Гернси. Как можно громче, чтобы все слышали.
На его лице изобразился неподдельный испуг.
– Но я не смогу этого сделать. Полковник Радль расстреляет меня.
Эсэсовец выбрал именно это мгновение, чтобы прыгнуть за другим «шмайссером», висевшим на крючке за дверью. Я выстрелил ему в затылок, и он растянулся на столе, затем свалился на пол, убитый наповал.
Я вытянул руку и приставил дуло с глушителем ко лбу связиста.
– Три секунды у тебя есть. Если Штейнер погибнет, погибнешь и ты.
В комнате пахло пороховым дымом, на дальней стене у двери были видны брызги крови. Наступила пауза, казавшаяся бесконечной. Это было одно из тех мгновений, которые не забываются; связист повернулся, бледный и испуганный, и, спотыкаясь, направился к окну.
На шею Штейнера была накинута веревка, эсэсовцы готовились перебросить ее конец через ветку дерева на высоте двадцать футов. Когда я шел позади связиста, выглядывая из-за его плеча, произошло непредвиденное.
У главных ворот появилась Симона. Она всмотрелась и, увидев Штейнера и все происходящее, надрывно закричала. Это испортило Радлю весь красиво задуманный спектакль. Все обернулись, возникла внезапная сумятица, когда Симона пробежала мимо «мерседеса».
Она уже почти добежала до Штейнера, когда ее нагнал один из эсэсовских охранников. Она стала отчаянно сопротивляться, отчего немцу пришлось довольно туго. То, что произошло потом, сорвало затею Радля. Эсэсовец, потеряв терпение, ударил Симону в лицо кулаком и сбил ее на землю.
Симону, единственную женщину на острове, знали все: и немцы, и заключенные, и редкие островитяне; она работала в госпитале, ухаживала за больными и ранеными, своим присутствием и добротой не давала людям опуститься и оскотиниться.
Толпа гневно загудела. Не только рабочие «Тодта», но и саперы, и артиллеристы подались вперед, причем некоторые вскинули винтовки.
Радль заорал, старался перекричать всех, чтобы его было слышно, и я понял: сейчас или никогда.
– Дай-ка мне свою адскую пушку, – сказал я Радлю и выхватил у него револьвер.
Я забыл, какой грохот поднимают эти старые «уэбли» – выстрелил дважды из окна, и эхо громыхнуло на весь двор, смешавшись со звоном колокола, отчего сразу наступила тишина. Все повернулись и застыли в изумлении, а я приставил ствол револьвера к затылку связиста, держась за его спиной.
– Давай! – дико заорал я. – Начинай, иначе размозжу тебе башку!