Лес помнила, что в семнадцать лет с таким нетерпением ждешь не дождешься, когда тебе наконец исполнится двадцать, но вот тебе наконец двадцать, и ты обнаруживаешь, что не произошло никакой волшебной перемены. Ты не ощущаешь, что тебе двадцать, или тридцать, или сорок. Возраст не имеет ничего общего с тем, каким образом человек чувствует, думает и действует. Лес еще не узнала, что это такое – ощущать свой возраст, но ею постепенно овладевало убеждение, что возраст невозможно почувствовать. Единственное, что человек всегда чувствует, – это себя самого.
– От такой лести у девушек кружится голова, Стэн, – рассеянно улыбнувшись, сказала Лес. – Ты готова, Триш?
Она окинула дочь взглядом, чтобы убедиться, что та прочно уселась в седле и что стремена подтянуты на нужную длину.
– Могу трогаться, как только ты будешь готова, – кивнула Триша.
– Приятной прогулки! – Стэн отошел в сторону и махнул им рукой на прощанье.
– Постараемся вернуться обратно целыми, – пообещала Лес, помахав в ответ, и, тронув поводья, направила свою гнедую к пастбищу, тянувшемуся за конюшней и огороженным выгулом.
Застоявшимся лошадям самим не терпелось пробежаться, и потому их не приходилось подгонять – они весело бежали легким галопом. Лес с наслаждением вдыхала свежий воздух полной грудью. Ей совсем не было холодно в тяжелом ирландском свитере ручной вязки. Они скакали мимо огороженных выгулов. Завидев их, молоденькие любопытные жеребята бежали к ограде, чтобы поглазеть на проезжающих, – совсем как ребятишки на улице. Лошади постарше в соседнем выгуле не проявили к ним почти никакого интереса и едва подняли головы, чтобы взглянуть на Лес и Тришу.
Лес придержала свою затанцевавшую на месте лошадь, чтобы оглядеть табунок.
– Стэн говорил, что в этой группе есть две четырехлетки, которые, как он считает, уже достаточно готовы, чтобы их можно было начать обучать. Чалая с белым пятном на лбу и гнедая с белыми чулочками, – объяснила она Трише, пытаясь отыскать глазами интересовавших ее лошадей. – Роб смог бы их использовать.
– У Роба не хватает терпения, чтобы работать с «зелеными» лошадьми. Он хочет получить все прямо сейчас же, не откладывая. В том-то его беда, – сказала Триша. Она не критиковала брата, а просто говорила то, что о нем думает.
– Я могу предварительно потренировать их, а затем, когда пони будут готовы для упражнений в медленной игре, передам их Робу. – Лес высказала вслух решение, которое только что пришло ей в голову.
– У тебя для этого терпения больше, чем нужно, это уж верно.
– Мне пришлось быть терпеливой, – улыбнулась Лес. – Я воспитала вас двоих.
– Но вот можешь ли ты удержаться с нами на прежнем уровне? – с вызовом спросила Триша и, толкнув лошадь ногой, послала ее в галоп.
Лес поскакала вдогонку. Они направлялись не к воротам в изгороди, окружавшей пастбище для коров, а к невысокому решетчатому забору. Когда до препятствия осталось расстояние в два лошадиныx корпуса, Лес собрала свою лошадь, готовя ее к прыжку. Почувствовав, что задние ноги гнедой напряглись, чтобы катапультировать ее в воздух, она пригнулась к шее лошади, слегка привстав на стременах. Затем Секвойя с всадницей взвились над изгородью, и Лес испытала восхитительное ощущение, словно они плывут в воздухе. Она переместила свой вес назад, чтобы помочь лошади сохранить равновесие, когда они вслед за пегой кобылкой Триши приземлились по ту сторону препятствия.
Бок о бок они понеслись по пастбищу, распугивая удивленных коров. В ушах свистел ветер и громом отдавался топот скачущих копыт, и Лес охватило ликующее ощущение свободы и полноты жизни. Когда они приблизились к краю пастбища, поросшему деревьями, Триша пропустила мать вперед. В роще лошади замедлили бег и вновь перешли на кантер, легкий галоп, – скакать во весь опор по тропинке, извивающейся между деревьев, было невозможно. Лес хорошо помнила эти места, куда когда-то ездила на охоту с отцом и его товарищами: она пригибалась, чтобы проехать под низко нависавшими над тропой ветвями, и посылала свою гнедую в воздух, перепрыгивая через упавшие стволы, преграждавшие путь.
Впереди показалась прогалина, пересеченная низкой каменной стеной. За ней лежало открытое поле, холмистое и по-зимнему бурое. Секвойя с легкостью взяла препятствие, перескочив через стену, и пустилась ровным галопом по пересеченной местности. Пегая кобылка догнала ее и поскакала рядом, и Лес увидела на лице дочери выражение того же страстного наслаждения стремительной скачкой, что испытывала она сама. Единственное, чего им не хватало, – это лая гончих собак, идущих по следу лисицы, да призывного звука охотничьего рожка, оповещающего, что преследование добычи началось.
На вершине поросшего травой пригорка Лес перевела свою гнедую на шаг, чтобы дать ей передышку. Триша сделала то же самое. Это место, находившееся примерно на полпути всей охотничьей трассы, Лес любила больше всего. Она разгорячилась и слегка запыхалась от пьянящей скачки. Гладя выгнутую дугой шею своей лошади, она не отводила глаз от раскинувшихся перед ними виргинских просторов, испещренных видневшимися то тут, то там темными остовами обнаженных зимних деревьев и первыми заплатами распаханных полей.
– Осенью здесь очень красиво, – сказала она Трише. – Поля – золотые, а деревья – ало-красные и оранжевые. Все словно горит огнем.
– Верю, что это действительно красиво, но сейчас пейзаж выглядит не слишком зажигательно, – криво усмехнулась Триша. – Нам ни разу не удалось побывать здесь осенью. Когда вы уезжали в Виргинию, Роб и я всегда были в школе.
– Как жаль, что я так и не привезла вас обоих сюда, чтобы вы испытали, что такое настоящая охота, и узнали охотничьи традиции. Но всегда кажется, что впереди еще много времени, – с сожалением вздохнула Лес. – Каждый год перед началом охоты в Хоупуорте непременно благословляли собак. Затем, подкрепившись пуншем, чтобы разогреть кровь, мы всей гурьбой выезжали искать лису. Вот это было, скажу тебе, зрелище, когда все собирались на лужайке перед домом. Каждый одет как на картинке – белый аскотский галстук, черная охотничья куртка и черная шляпа, белые бриджи. Ну а главный егерь и главный ловчий, отвечающий за собак, разумеется, выделялись среди всех ало-красными куртками. И все мы пускались в лихую скачку по полям, через ограды и канавы… за лисой.
– Все это звучит довольно забавно и интересно, кроме последнего. Когда дело доходит до лисы, то забава становится слегка кровавой. Думаю, я бы желала успеха лисе, а не охотникам.
– Ну, на самом-то деле здесь в округе осталось не так уж много лис. Редко когда собакам удается выследить хоть одну. Чаще всего они бегут за приманкой с запахом лисы, которую проволокли по земле перед началом охоты. Так делали уже тогда, когда я была в твоем возрасте. Правду говоря, я не замаралась в крови до того, как съездила на охоту в Англии.
Триша с отвращением поморщилась.
– Ты говоришь о том самом омерзительном обычае мазать лисьей кровью лицо охотника, убившего свою первую лису, не так ли?
– Это, конечно, ужасно, – согласились Лес. – Помню, когда мы после охоты вернулись в поместье и сели за большой охотничий завтрак, я не могла есть. А в таких случаях столы всегда ломятся от еды. Это мне неизменно напоминает сцену из «Тома Джонса» Филдинга.
Задумчиво нахмурившись, Триша изучала лицо матери.
– Тебе ведь по-настоящему нравится здешняя жизнь, правда?
– Да. – Теперь уже Лес в свою очередь задумалась. – Когда-то мне хотелось, чтобы твой отец открыл офис в Вашингтоне или Ричмонде, и тогда мы могли бы жить здесь. Но к тому времени у него уже была упрочившаяся практика во Флориде, так что такая перемена была бы не слишком разумной. Тогда он поговаривал о том, что, возможно, расширит свою практику, но теперь уже больше об этом не упоминает.
– Может быть, через несколько лет?
– Сомневаюсь. – Лес знала, что Эндрю не разделяет ее любви к этой части страны и всего лишь проявляет терпимость к тому, что он называет «лошадиными затеями», хотя и не афиширует своих чувств. Решение Роба в течение года заниматься исключительно поло Эндрю явно поддержал только затем, чтобы доставить Лес удовольствие, или, что вернее, чтобы избежать споров.