– Что это с тобой, Лес? Ты могла бы проявлять больше интереса к тому, о чем я рассказываю. – Одра, наливавшая в чашку чай из керамического чайника, бросила на дочь неодобрительный взгляд.
– Я думала. – Лес приняла у матери поданную ей на блюдце чашку.
– Думала или дулась? – Одра налила чай себе.
– Думала, – твердо повторила Лес и положила себе сахару.
– О чем? У вас с Эндрю какие-нибудь разногласия? – Проницательные темные глаза с любопытством изучали дочь.
– Нет, мы с ним отлично ладим. А почему ты об этом спрашиваешь? – Сама тема разговора заставила Лес занять оборонительную позицию.
– У всякой пары от случая к случаю возникают какие-нибудь разногласия. В семейной жизни этого не избежать. А я знаю, что в последнее время юридическая практика отнимает у него массу времени. И ты, вполне естественно, можешь почувствовать, что тобой пренебрегают.
– Ну, я этого не чувствую, – сказала Лес. – Если между нами и бывают кое-какие трения, то не из-за этого. Во всяком случае, не прямо из-за этого.
Ей не хотелось откровенничать с матерью, но Одра умела выуживать интересующие ее сведения.
– Почему бы тебе не рассказать мне, в чем дело? Возможно, я не сумею тебе помочь, но ведь иногда бывает достаточно того, что просто поговоришь с кем-нибудь о своих проблемах. – Одра уселась поглубже в кресле, расправила плечи и выпрямила спину, приготовившись слушать.
– Тут нет ничего такого, от чего земля бы затряслась, – Лес попыталась с самого начала показать, что ее затруднения в общем-то совсем незначительны. – Роб и Триша выросли и через год-другой будут жить совершенно самостоятельно. Поэтому теперь у меня будет много свободного времени, и надо подумать о том, чем его заполнить. Я больше не могу ничего не делать весь день, пока Эндрю работает.
– А мне кажется, что у тебя есть множество дел, которыми ты должна заниматься, – нахмурилась Одра. – Ты ведешь такую большую работу…
– Я не говорю об общественных клубах или местных благотворительных организациях, – нетерпеливо прервала ее Лес. – Я хочу делать что-то такое, что действительно можно назвать работой. Есть же женщины, занятые настоящим делом. Ну, скажем, у Шейлы Козгров – свой маленький магазин модного платья, а Билли Таунзенд открыла галерею искусств.
– Не понимаю, о чем ты. Что означает весь этот вздор? – пожав плечами, спросила Одра.
– Мне следовало заранее знать, что ты не поймешь. – Лес отодвинула стул, подошла к выходящей на океан стеклянной стене и напряженно застыла, глядя в окно.
– Тогда ты, может быть, возьмешь на себя труд объяснить поточнее, чего именно я не понимаю, – спокойно потребовала мать. Хотя она и не повысила голос, это была не просьба, а приказ.
– Я хочу изменить свою жизнь. Чем-нибудь заняться.
– Настоящим делом, – проговорила Одра, повторив сказанные ранее слова Лес. – А ты уверена, что все эти дорогие модные лавки, галереи искусств и есть то самое настоящее дело?
– Да.
Лес стояла, ссутулившись и засунув сжатые в кулаки руки глубоко в карманы расклешенной юбки. Она представляла, какой понурой выглядит со стороны ее поза, но даже не пошевелилась, чтобы подтянуться, хотя и опасалась, что мать одернет ее и Лес придется выслушать еще одну лекцию о хороших манерах. Кажется, им с Одрой никогда не удается поговорить друг с другом как взрослым и равноправным людям. Любой их разговор – это беседа умудренной опытом матери с несмышленой дочерью.
– Да, это настоящее дело, – сказала Лес. – Хотя я уверена, что ты не считаешь, что я достаточно умна, чтобы самой, без чужой помощи, заняться каким-нибудь бизнесом.
– А вот это неверно. – Одра поставила на стол чашку с блюдцем, которые до сих пор держала в руках. – Ты очень способная женщина, с хорошими манерами. Превосходный организатор. Очень умело и успешно ведешь домашнее хозяйство. Не хочу умалять достоинств твоей помощницы миссис Сандерсон, но знаю также, что ты внимательно присматриваешь за всем сама. – Лес медленно повернулась к матери, ошеломленно прислушиваясь к каждому слову, слетавшему с ее губ. – А как у тебя много общественных обязанностей и как ты успешно провела множество благотворительных акций! Всего я просто не смогла бы перечислить. Может быть, я и стара, Лес, но я отнюдь не слепа.
– Но ты всегда относилась ко мне…
– …как мать относится к ребенку, – охотно согласилась Одра. – Конечно, сейчас ты сама понимаешь, что для матерей дети на всю жизнь остаются детьми. Всегда кажется, что они еще не вполне взрослые, чтобы покинуть дом, жениться или выйти замуж, завести детей.
– Думаю, что так, – сказала Лес.
Однако ее все еще слегка изумляло то, что она слышит.
– А если уж говорить о настоящем, важном деле, что может быть более важным, чем твоя семья? – с нажимом спросила Одра. – То, что твои дети выросли, совсем еще не означает, что они перестали сталкиваться с трудностями и что они перестали в тебе нуждаться. Ты не думала о том времени, когда у тебя родятся внуки? Разве не тебе предстоит заняться ими, когда они появятся на свет? А как ты сможешь это сделать, если все твое время будет отнимать бизнес? Лес, ты – это якорь, который удерживает всю семью вместе. Без тебя все разбредутся в разные стороны. И потеряют ту близость, которая делает их теми, кто они есть. Именно семья и есть самое важное и настоящее. Семья.
Лес медленно покачала головой и вернулась к столу.
– Я спрашиваю себя, Одра, знала и понимала ли я тебя когда-нибудь?
– Я твоя мать. И совершенно неважно, понимаешь ли ты меня. Хорошо бы тебе это запомнить. А сейчас садись и пей чай, пока он совсем не остыл, – распорядилась Одра.
И Лес, улыбаясь, подчинились.
Не проехала она и полдороги от материнского дома, как дождь прекратился и сквозь разрыв в облаках хлынули сверкающие солнечные лучи. Когда «Мерседес» подкатил к дому в испанском стиле, на губах Лес все еще играла улыбка, не покидавшая ее в пути. Она оставила машину стоять у входа и взбежала по низким ступеням к резной входной двери.
– Эмма! – весело позвала она, врываясь в прихожую. – Я – дома. Звонил мне кто-нибудь?
Дневная корреспонденция была аккуратно сложена на столике в прихожей. Лес остановилась, чтобы просмотреть ее, пропуская различные счета и извещения. Они искала письма от Роба и Триши. Внизу стопки лежал тонкий коричневый пакет, адресованный ей лично.
Интересно, от кого это? Лес взяла сверток и посмотрела на обратный адрес. Бандероль пришла из отеля в Нью-Йорке, где они всегда останавливались. Спрашивая себя, что может оказаться в пакете, Лес просунула палец под край коричневой обертки и разорвала ее. Внутри находилась плоская коробка.
В это время послышались шаги. Из столовой вышла Эмма.
– Как прошел ленч?
Лес полуобернулась к ней, рассеянно улыбнувшись своей полной седовласой секретарше. Пальцы ее продолжали срывать обертку с коробки.
– Неожиданно оказался гораздо более приятным, чем я ожидала. Были какие-нибудь звонки?
– Звонила миссис Рандолф, чтобы напомнить о встрече за ленчем, назначенной на следующий вторник. Я заверила ее, что встреча записана в вашем деловом расписании. Миссис Рандолф просила, чтобы вы позвонили ей попозже – она хочет обсудить с вами сценарий встречи.
Лес открыла крышку коробки. Сверху лежал сложенный листок бумаги. А под ним – черная шелковая ночная рубашка, отороченная кружевом. Удивленно нахмурившись, Лес развернула письмо. Эмма продолжала что-то говорить, но Лес уже не слушала ее. Она быстро пробежала глазами машинописный текст, затем перечитала его еще раз, более медленно.
Дорогая миссис Томас.
Белье, находящееся в этой коробке, обнаружила одна из наших горничных, когда убирала Ваш номер после Вашего недавнего визита в Нью-Йорк. Мы взяли на себя смелость выстирать и выгладить свою находку, прежде чем отправить ее Вам. Надеемся, эта задержка не вызовет Вашего недовольства.