— Вот только покурим сперва.
Смешавшись от неожиданности, он пробормотал с упрёком и завистью:
— Сигары-с?
Иван Александрович театральным движением с готовностью протянул:
— Да-с, угощайтесь.
Они взяли по толстой светлой сигаре.
Иван Александрович неторопливо подал огня.
Они закурили и вместе пустили в прозрачный, неподвижный, прогретый воздух две синеватые струйки, почти растворившиеся в ярком полуденном свете.
Одна была тонкой и длинной, другая вырвалась прерывистой и густой.
Он пренебрежительно повертел сигару в руке:
— Нет, Иван Александрович, и курите вы не то-с.
Иван Александрович комически поклонился:
— Простите, Фёдор Михайлович, не раскошелился на Гавану, денежки на проигрыш приберёг.
Он улыбнулся ядовито и тонко:
— Что гавана? Гавана вздор! Переводить понапрасну. Вы вот моих покурите.
— От ваших глаза, чай, на лоб полезут, не то что в каторгу попадёшь.
— С непривычки могут полезть.
— Жуков небось?
— И жуков, и махорки в самую пору, букет-с.
— Я бы попробовал, да вот до Ваганькова далеко.
— Ну, за это будьте покойны-с, аккуратно доставим, не потревожа костей, курите себе на здоровье.
— Ах, если доставите, можно попробовать, что ж...
Он зажал сигару в зубах и достал мягкий кожаный портсигар.
Иван Александрович с шутливым вниманием выбрал одну, картинно прикурил её от сигары, задохнулся, закашлялся, бросил и едва прохрипел:
— Яду у вас нет?
Внутренне засмеясь, он отозвался, зловеще шутя:
— Не держим-с, вот если бы знать.
— И то... этими папиросками лошадь можно убить.
— Не пробовал-с, лошадей-с не нажил пока.
— Нет, в самом деле, серьёзно...
— Серьёзно — работать без них не могу.
— То-то от ваших книг волосы дыбом встают.
— Только-то и всего? Придётся больше курить.
— Уже начали?
-Что?
— Ну, эту первую папиросу?
— Никак не начну, табачок слабоват.
— В Сибири не бывали давно?
— Денег не найду на табак.
— Авансов, стало быть, не дают?
— Не дают.
— А вы попросите, хочу, мол, курить.
Увлекаясь всё больше, уходя с головой в этот странный, непоседливый разговор, он отвечал теперь быстро, без перерывов, едва поспевая за трепетом мысли, точно боялся перепутать или забыть:
— Не у кого больше просить. Бибиков выпросил статью о Белинском и выдал двести рублей серебром. Я хотел сильно и в несколько дней сделать эту работу, беспрестанно думал о ней и даже много писал, но Белинский никак не даётся. Удивительно, понять не могу, отчего не даётся. Знал я его хорошо, было время, чуть на него не молился, в каторге душой укреплялся, вспоминая его. А пока возился, деньги проел, взял другой аванс у Каткова под новый роман...
Иван Александрович по-прежнему не спешил, но голос его стал дружелюбней и мягче:
— Не о принце?
— Нет, пока не о нём и даже не знаю о чём. Надо придумать, сесть за него, чтобы выбиться из крайней нужды, а не умею делать два дела разом, потому что если писать разом две разные вещи, обе пропали. А тут другая беда: о Белинском хочется просто привести его собственные слова, а больше ничего, но по нашей непечатности совершенно нельзя. А у меня ещё жена, молодая, без платья почти.
— И вы прямо сюда?
— Куда же ещё?
— А я удивился, увидя вас здесь. Думаю: он-то как на этой развратной стезе, на европейском-то перепутье? Сюда ведь, согласитесь, ползёт одна сволочь. Нам-то, старикам, уж нипочём эти пошлые сцены, а он-то как, ведь он всё на Запад плюётся!
— Рулеточный город.
— Хотите играть?
Он с усмешкой вздохнул:
— Надо играть, Иван Александрович, того гляди, пойду без штанов, а ради Христа здесь небось никто не подаст.
— Вам, значит, без штанов нельзя, а мне рекомендуете-с.
— Я всю жизнь почти без штанов.
Иван Александрович пожевал губами и негромко спросил:
— И надеетесь очень?
— На что?
— На выигрыш, разумеется.
Он поморщился, боясь сглазить, но не умел кривить:
— Да как вам сказать...
— Да уж скажите, что за секрет.
— Вот видите ли...
Иван Александрович вдруг рассердился:
— А вы не тяните, не украду и черкесу не передам-с.
— Я присмотрелся тут к игрокам...
— И непременно прорвётесь.
Он заспешил, с готовностью кивнув головой: