«Пусть он сделает это, Джесси. Пусть он сделает свое вливание. Именно жидкость, бурлящая внутри него, делает его сумасшедшим, и ты все прекрасно понимаешь. Это делает полоумными всех мужчин. Когда он избавится от нее, ты сможешь объясниться с ним. Тогда с ним можно будет договориться. Поэтому не суетись, а просто лежи и жди, пока он не извергнет ее».
Отличный совет, и Джесси последовала бы ему, если бы в ней не появился новичок. Этот безымянный пришелец полагал, что обычный советчик Джесси — голос, о котором все эти долгие годы она думала как об Образцовой Женушке Белингейм, был настоящей проституткой самого высокого пошиба. Джесси все еще могла сохранить обычное течение вещей, но одновременно произошли два события. Первым было осознание того, что, хотя ее руки прикованы, ноги остались свободными. И в это же мгновение капелька слюны оторвалась от подбородка Джеральда. Она поболталась немного, удлиняясь, а потом упала ей на живот, рядом с пупком. Это ощущение было чем-то знакомо Джесси, ее окатило волной ощущения безысходности. Казалось, что в комнате стало темно, как если бы солнечный свет проникал в нее через затемненные окна.
«Это его желание, — подумала Джесси, хотя она прекрасно знала, что это не так. — Это его проклятое желание».
Ее реакция была направлена не так на самого Джеральда, как на то ненавистное чувство, которое поднялось из глубины ее сознания. В действительности Джесси действовала бездумно, почти инстинктивно, поддавшись паническому отвращению женщины, понявшей, что трепыхающееся существо, задевшее ее волосы, — летучая мышь.
Она поджала голые ноги, почти касаясь поднятым правым коленом подбородка Джеральда, а потом с силой опустила их. Правая ступня глубоко увязла в жирном брюхе Джеральда. Пятка левой ноги ударилась о затвердевший корень пениса, заставив закачаться яички, похожие на бледные переспевшие фрукты.
Джеральд откинулся назад, опускаясь на толстые икры ног и обращая лицо к небесному свету и белому потолку, отражавшему солнечные блики, прыгающие на поверхности воды, и хрипло завопил. В это же время над озером снова закричала гагара; Джесси показалось, что это один самец выражает сочувствие другому.
Теперь глаза Джеральда не казались щелками, они утратили свой блеск. Глаза были широко открыты, их цвет напоминал сегодняшнее безоблачное небо (возможно, именно мысль об этом небе над озером стала решающим фактором, когда он позвонил Джесси из своего офиса и сообщил, что у него вырвался перерыв в работе, и не желает ли она поехать в их загородный домик на день, а может быть, остаться там и на ночь), в них была такая агония, что Джесси не могла в них смотреть.
На шее вздулись жилы. Джесси подумала: «Я не видела ничего подобного с того дождливого лета, когда Джеральд слишком увлекался садоводством».
Вопли начали затихать, как будто кто-то убавил звук, используя дистанционное управление. Но, конечно же, это было не так; он вопил так долго, секунд тридцать, что просто выдохся.
«Наверное, я его слишком сильно ударила», — подумала Джесси. Красные пятна на его щеках стали багровыми.
«Конечно, — выкрикнул голос Образцовой Женушки. — Ты действительно больно ударила его!»
«Ха, великолепный удар, правда?» — задумчиво произнес новый голосок.
«Ты ударила собственного мужа по самому больному месту! — вопила Женушка. — Ответь, ради Бога, кто дал тебе право поступать подобным образом? Кто дал тебе право даже просто шутить над этим?»
Она знала ответ на данный вопрос или думала, что знает: она сделала это потому, что ее муж собирался изнасиловать ее, сознательно переступая границу дозволенного между двумя состоящими в гармоничном браке партнерами, увлекшимися безобидной сексуальной игрой. «В игру вкралась ошибка, — может позже сказать он. — Это не только моя игра. Мы не повторим ее снова, Джесси, если ты не захочешь». Отлично сознавая, однако, что ничто на свете не заставит ее больше подставить руки под браслеты наручников. Нет, это была расплата за все. Джеральд знал это, но продолжал настаивать.
Это черное существо, присутствие которого Джесси ощутила в комнате, как она и опасалась, вырвалось из-под контроля. Казалось, что Джеральд все еще продолжал вопить, хотя ни единого звука (по крайней мере, она их не слышала) не вырвалось из его искривленного болью рта. Кровь так прихлынула к его лицу, что местами, оно казалось черным.