2. Петр
— Ладно, теперь прибора нет. Как он себя ведет.
— Когда живешь годами внутри чьего-то тела, то привыкаешь к нему. Теперь я смотрю на него, вижу его лицо и не понимаю, что происходит. Я не использовал внешние проявления эмоций и выражения лица. Мне приходилось жить самими чувствами.
— Входи, здесь вряд ли подходящее место для разговора о психоанализе. Мы солдаты и редко придаемся психологическим отступлениям. Ты только что видел как он чуть не выпустил кишки главарю детской банды.
— Он был вынужден. Он не избивал его в прямом смысле, все гораздо глубже. Подобно Мазеру Рекхему в…
— Ой, пощади… Вот мнение комиссии: он выдержал испытание.
— Большей частью. Давай посмотрим как он поведет себя с братом теперь, без монитора.
— Его брат. А разве ты не опасаешься того, что может причинить ему брат?
— Ты единственный убеждал, что в этом нет ни капли риска.
— Я просмотрел некоторые прошлые записи. Я ничем не мог помочь. Я люблю этого ребенка. Я думаю, мы должны усилить дисциплину.
— Естественно, это наша обязанность. Мы злые, безнравственные демоны. Мы обещаем имбирный пряник, а сами едим живьем маленьких детишек.
— Сочувствую, Эндер, — прошептала Валентина. Она огорченно посмотрела на пластырь на шее.
Эндер дотронулся до стены и дверь бесшумно закрылась за ним.
— Мне безразлично. Я даже рад, что его убрали.
— Что убрали? В гостиной появился Питер, его рот был набит хлебом с маслом и язык с трудом ворочался.
Эндер не видел в Питере красивого десятилетнего мальчика с ясным открытым взглядом, темной густой вьющейся шевелюрой и лицом, которое могло принадлежать Великому Александру. Эндер видел в Питере лишь индикатор злобы или скуки, опасные перепады настроения брата всегда заканчивались болью с плачем. Вот и теперь, лишь только глаза Питера скользнули по повязке на шее, в них заплясали злые чертенята.
Валентина тоже заметила это.
— Теперь он как мы, — сказала она, пытаясь смягчить момент и выиграть время, чтобы не дать взорваться брату.
Но Питера уже ничто не могло остановить.
— Как мы? Он носил свою присоску до шести лет. А когда ты лишилась своей? Ведь тебе было всего три. Я потерял свое устройство около пяти. А он все еще носил свой. У, маленький ублюдок, паршивый баггер.
Это даже хорошо, думал Эндер. Все верно. Говори, говори, Питер. Чем больше ты говоришь, тем лучше.
— Ну что, теперь твои ангелы-хранители не оберегают тебя, — процедил Питер. — Теперь они вряд ли кого-нибудь смогут остановить, даже если тебе будет очень больно. Теперь они не услышат, что я говорю, не будут подглядывать. Что теперь ты скажешь! Что теперь?
Эндер пожал плечами.
— Где мама? — спросила Валентина.
— Ушла, — злорадно усмехнулся Питер. — Я за старшего.
Внезапно Питер рассмеялся и удовлетворенно потер руками, предвкушая наслаждение.
— Давай поиграем в баггеров и астронавтов, — предложил он Эндеру.
— Я думаю стоит позвать отца, — произнесла Валентина.
— Давай, зови, — усмехнулся Питер, — ты ведь отлично знаешь, что его нет дома.
— Я буду играть, — сказал Эндер.
— Ты будешь баггером, — крикнул Питер.
— Позволь ему хотя бы раз побыть астронавтом, — попросила Валентина.
— Заткни свой противный рот и не суй куда не следует свою толстую морду, — отрезал Питер. — Эй, пошли наверх, выберем оружие.
Эндер знал, что игра обещала быть далеко не забавной. И дело даже не в том, кто выиграет, а кто нет. Вопрос о победителе вообще не стоял. Когда дети играют в коридорах, разбиваясь на враждующие легионы, баггеры принципиально никогда не могут выиграть, и игра приобретает совсем другой оттенок, однако, все же это игра. У себя же в квартирах начатая игра — это совсем другое, здесь баггеры вообще не имеют право голоса. Ты остаешься в шкуре баггера, пока астронавт не решит, что игра окончена.
Питер открыл верхний ящик стола и вытащил маску баггера. Мать долго сожалела и расстраивалась, когда Питер принес ее домой. Но отец резонно заметил, что отнюдь не спрятанная в доме маска развязывает настоящие войны, а дети совсем по другим причинам берутся за лазерное оружие. Поэтому лучше играть в войну и тем самым хоть немного подготовиться к настоящему вторжению баггеров.
Только бы пережить эту игру, думал Эндер. Он одел на себя маску. Она сжала его словно огромная ладонь, захватившая все лицо. Интересно, так ли чувствуют себя настоящие баггеры. Ведь они не носят подобные маски как маски. Это их настоящие лица. А вот любопытно, в своих мирах они напяливают маски людей во время игр? А как они нас обзывают? Слизняки? Потому что мы оказались такими мягкотелыми и липкими по сравнению с ними?