«Что за книга, не помню совсем» — подумал Антон Силуанович и, пододвинув стул, встал и потянулся за ней. Пролистнув несколько страниц, удивился ещё сильнее — это была рукопись! Что-то вроде дневника, и автор — кто-то из предков! Открыв первую страницу и вчитавшись внимательнее, понял, что это записи его давнего-давнего пращура, Алексея Ильича Солнцева, жившего ещё во времена самого царя Петра! Как же так могло случиться, что он ранее никогда не видел её, словно неприметная книжица пряталась всё это время?
Он окликнул Пантелея, и тот явился, посмотрел близоруко заспанными впалыми глазами. Выслушав барина, сказал:
— Нет, ваше сиятельство, я никогда ранее не слышал ничего об этом. Право-право, удивительная находка.
— Протопи печь и зажги мне внизу свечи, я, пожалуй, уделю внимание…
Судя по первым страницам, чтение вряд ли предстояло интересное — предок описывал, как проходили день за днём, в скуке и однообразии тянулись часы неспешного барского уединения. Приёмы редких гостей, обеды, охота… Рассказы о тех далёких временах к тому же были полны однообразных деталей — жизнь описывалась также скучно, как и, собственно, протекала. Радовало лишь то, что чтение это было новым.
Уединившись, удобно расположившись в глубоком кресле, молодой барин принялся листать страницы. И вдруг глаза его округлились, когда он дошёл до середины бытописания:
'Должно мне теперь сказать и о делах минувших, да приснопамятных. Был у нас с визитом гость странный — и одеянием, и речью, и сам собою необычен. Представился не кем-нибудь, а великим герцогом! Откуда столь высокому гостью да с таким диковинным титулом оказаться в местах наших захолустных — не ведаю, и спросить о том не решился.
Оказался я в некотором замешательстве. Чем же удивить, как развлечь столь неожиданного гостя? По этому случаю произошёл, несомненно, большой переполох в нашем тихом спокойном местечке. Предложили мы господину различные охоты и забавы, да только он великодушно отказался. Затем и выяснилось, что же привело его в наши захолустные непроезжие края. Золото. Вознамерился сей господин соорудить шахту, и нанять моих крепостных людей на такое вот немыслимое начинание. И бумагу с высочайшим царским разрешением показал, и отплатил щедро и сразу.
Тут бы радоваться впору, но впал я в некоторое уныние. И отказать нельзя, да и отправлять людей на труд сей тяжкий и неблагодарный не годилось. Откуда быть у нас золоту, коли до сей поры и малой крохи его не встречали?
Дело тихо, но пошло. Подрядились вполне с охотою многие лучшие мои люди на сию стройку, и отдали ей немало времени и сил. Управились всё же до поздних затяжных дождей и первого снежка, и тут и произошло такое, что памятно останется во все дни. Ведь, кроме того, что мне как хозяину добро дал денег сей великий господин, также щедро наградил и всех работников. Никогда такого они ещё не видывали, и вскружило головы сие подношение.
Запил, закуролесил народ, да так, что дым пошёл по дворам да дорогам! Обернулось лихое загульное празднование окончания работ на шахте кровавым похмелием, отчаянной поножовщиной по всем околоткам да закоулкам нашим. Отошёл народ наш только после того, как пришло мне усмирять его силою, вынужденно приумножив пролитую кровь. Долго ещё ходила сия чёрная буря промеж людей.
Горькую жатву пожали, как счёт произвели всех убиенных да калеченных. И что мне до награды денежной того господина, коль вышел мне великий убыток, и случился у нас на другой год большой недород по хлебам и голод. Не сразу, но одумались, отошли мои крестьяне, хоть поздно, да оторопь их взяла. Обернулось то добро герцога злом несусветным. Хотя, коли рассудить, не его руками, а своими же, будто разбудил он в душах нехороший огонь, тлевший там до поры и до сроку. Мне же в сем удивительнее всего вышло, что не мог я никак управиться со своими людьми, хотя допреж считал себя хозяином рассудительным, верным и справедливым.
По прошествии времени только разумею, что верным было бы и вовсе отказать тому великому герцогу под каким убедительным предлогом, и не допускать его до подобных начинаний в моей вотчине. Но и как отказать, коль бумага царская у него имелась.
И ещё одного уразуметь не могу, для чего сие строительство угодно было, и за что же так щедро угостил и потому разбесил народ этот господин, ведь никто из работников в той шахте золота не видывал, и итогом всему вышла пустота суть. Многое почерпнул я странного, и большей частию нелепого из рассказов моих людей, на той шахте подвизавшихся. Божатся они, что непрестанно во все дни труда сталкивались они с разнообразною чертовщиною — то звуки да стоны слышали какие, после коих непременно кто из работников пропадал безвозвратно. И смех, и вой, и скрежет слышали, и пугающие глухие звуки некоего звериного нутра.
Уехал тот великий герцог из наших мест, как и не бывал, а след дурной остался, как и шахта, ныне никому, само собой, не потребная, и потому пребывающая брошенною'.
Антон Силуанович отложил рукопись на мягкий валик кресла и долго сидел, почти не моргая глядя на пульсирующий жар в печи. Пантелей — вот странность, протопил сильно, чего раньше с ним не случалось, ведь этот скряга дорожил всем, даже дровами! Было так душно, но по спине бежал противный холодок, и молодой барин ёжился, сняв пенсне и нервно потирая переносицу. Он думал о картине с золотым кротом, что висела в кабинете на верхнем этаже. Представилось, что описанный две сотни лет назад загадочный герцог стоял сейчас там, рядом с ней, в своих дорогих заграничных одеяниях, и от грозного взгляда картина ожила, и землишник сошёл с неё грузно. Вот-вот он начнёт двигаться, ломая и круша всё в узком для него пространстве, а потом слепо найдёт путь к лестнице, съедет с неё огромной тушей, ломая ступеньки и осыпая бетонную пыль, а потом ворвётся сюда…
Ещё сам до конца не понимая как, младший Солнцев-Засекин увидел пугающую связь между этой картиной и прочитанным о шахте и странном госте, что бывал здесь когда-то, в забытую давно эпоху… Вспомнил он и сегодняшние занятия, слова старика, и выходило, что молва народная имела под собой какую-то почву. И почва эта теперь будто тряслась, ходила ходуном под его старым особняком.
Антон Силуанович сжал веки, в голове кружилось. Вот он откроет глаза, а перед ним — чудовище, и его грозный хозяин.
— Уморились совсем, ваше сиятельство! — он очнулся, и увидел скучное и обвислое, как у помятого кота, лицо Пантелея. — Поднимитесь лучше наверх, там посвежее будет вам. А, если желаете, можно уже и на покой — кровать я приготовил.
— Хорошо, — не сразу ответит он, и ушёл, покачиваясь.
Рукопись осталась лежать открытой на валике старого кресла, и Пантелей, проводив взглядом барина и усмехнувшись, перевёл взгляд на неё.
* * *
Зимний день и не заметишь — вот, казалось бы, зачинаться только начал, солнышко проглядывает, а уже и на убыль пошёл.
— Милый человек, надобно бы нам в город поспеть, в церковь, к концу службы — но быть! — сказал спокойно человек в странном одеянии, когда вернулся.
«Неужто помолиться решил, или свечу поставить, требу какую заказать? — перебирал в голове Пётр, понукая коня. — Не похож на богомольца-то».
Петра так и подмывало спросить о чём-нибудь этого дивного барчука-охотника, но заговорить он больше не смел. Так и протянулся в скучном молчании под монотонный звон бубенцов их путь до самого Лихоозёрска. И, когда подъехали к церкви, услышали они ровный, звонкий перелив колоколов в неподвижном зимнем воздухе. Укутанные бабы шли гурьбой после службы, поминутно оборачиваясь и крестясь на медовые маковки, поблескивающие на закате.