Чем ближе к месту, тем тяжелее становилось везти Угольку сани по непролазному снегу. Пётр уже несколько раз спрыгивал и помогал сам тянуть, барчук же, казалось, задремал. По правую сторону стоял высокий лес, и по приближению к нехорошему месту чаще встречались деревья сухие и даже гнутые до самой земли — будто бы кто-то огромный и сильный бродит тут ночами и забавляется так от скуки. И, на что ещё обратил внимание Алатырев, — ни звука в безветрии. Ни стука дятла, ни падения снега с ветвей, ни даже лёгкого древесного треска от мороза. Ничего: лес был молчалив и пустынен. Тишина эта холодила, вела к нехорошим мыслям. И только одна из них выглядела разумной: оставить тут барина, без слов развернуть сани и, не оглядываясь, ехать назад.
Наконец они спустились с небольшого взгорка. За ним сплошняком стоял лес, и только узкая тропинка вела между вековыми деревьями, которые напоминали злых молчаливых стражников.
— Вроде здесь, барин. Спите? Приехали!
Путник открыл глаза:
— Слияние реки там вроде, правее.
— Да, но эта вот дорожка, будь она неладна, она туда выведет. Странное дело — ведь тут уж несколько веков рука человека не касается, а тропка эта и не заросла мелколесьем, сором каким. Стоит чистенькая.
— А так и должно быть, — человек в лисьей шапке выпрыгнул из саней, перекинул через плечо расписной чехол, и пошёл, говоря на ходу и не оборачиваясь. — Не знаю, скоро ли управляюсь, иль нет. А ты меня всё же дождись. До самых сумерек, если что. Ну, а уж если не вернусь, тогда поезжай, как темнеть начнёт.
— Свят-свят! — перекрестился Пётр. — Да не ходил бы, барин! Дурное место, ей Богу! Народ — он лишнее говорить не будет.
— Вот и посмотрим, что там.
И он ушёл. Пётр привычно укрыл Уголька тёплой попоной, сел в сани, поднял воротник и укутался поглубже в тулуп. Слушал, как хрустит снег под ногами странного охотника, но вскоре всё стихло. Алатырев стал думать, как заживёт, когда заработает много золота и серебра.
'Можно попробовать и в город перебраться, хоромы какие-никакие, а построить, — мечтал он, стараясь не уснуть. Перед глазами рисовался образ этого дома — крепкого, рубленного, с коником и резными украшениями. Видел, как радостно бегают по двору дочери, а жена кричит на какую-то девку — у них обязательно будут слуги.
— Эх, вражьи мечты! — выругался он, и расправил плечи. — Только бы не уснуть — замёрзну тут. Вон, и на бороде уж ледяные иголки.
Уголёк стоял спокойно, выдыхая из ноздрей пар. Пётр снова вспоминал вчерашний вечер, странного, похожего на ворона трактирщика, и не менее странного постояльца в дорогом иноземном кафтане. Владелец заведения всё время поминал какого-то хозяина, щуря чёрные глазки. И перед господином этим раскланивался. Может, о нём он и говорил? Пойди догадайся… Ульяне он твёрдо сказал, что на предложение о службе непременно согласится, но только представлял, что снова перейдёт порог этого странного трактира, дрожь пробегала по спине. Тепло, спокойно, чисто, но почему же там так неуютно, и хочется бежать, не оглядываясь?
Он чихнул, утерев нос рукавом, и огляделся.
— Мать честная! — вырвалось вместе с паром.
В мертвенной этой тишине послышалось, будто глубоко под землёй кто-то молниеносно пробивает путь. Пётр привстал. Земля качнулась, Уголёк заржал и попятился, упёршись задом в сани. Огромная сухая сосна накренилась и упала с треском, перекрыв тропинку, словно шлагбаум на ямщицком тракте.
Кто-то или что-то стремительно двигалось там, в глубине, даже снег вздыбился и пошёл полосой, как будто по нему прошёлся невидимый пахарь, оставив борозду.
Пётр хотел было перекреститься, но застыл в ужасе. Из глубин раздалось, чётко и глухо:
— Кродо!
Глава 5
Золотой землишник
— Есюшка, ну почто тебя ждать приходится! Да что ж ты у нас копуша такая-разэтакая! Догоняй, без тебя пойдём! Чай, не барыня, ждать тебя ещё! — старшая сестра Фёкла, как всегда, сердилась. Средняя Дуняша ей поддакивала.
«Вот Фёкла как расфыркалась!» — подумала Есия, но ничего не сказала. Она никогда не перечила старшим, и все замечания, ехидные смешки сносила с ангельским терпением.
С того времени, как отец решил заняться извозом, и прошёл то всего день, а жизнь девочки круто изменилась, будто разделилась на две части. Её и саму стало не узнать: Есия замкнулась, ни с кем не разговаривала. Такой же стала и их мать Ульяна, и та больше серчала, ругалась на дочерей, а затем долго молилась у икон, бормотала и плакала. Вот и этим утром, когда глава семьи умчался на санях в город, Есии не хотелось идти с сёстрами на обучение. Нет, она любила занятия, и более того, просто обожала Антона Силуановича. Он был из дворян, жил в запущенном особняке в центре Серебряных Ключей, и слыл умным, внимательным, глубоким человеком. Только вот — весьма бедным. Он сам вызвался учить крестьянских детей счёту и грамоте. Больше было и некому: барин был едва ли не единственным по-настоящему образованным на всю округу. Возить же детей в город к дьяку Евтихию в теснотах крестьянской жизни ни у кого не было ни времени, ни возможности.
Антона Силуановича в народе, конечно, уважали, но и посмеивались над ним. Благодушно так, с сожалением и любовью. Он был младшим братом помещика Еремея Силуановича, который жил в богатом доме в Лихоозёрске и по праву слыл истинным хозяином этих мест. Вот тот знал толк, как преумножить состояние, и жил по принципу: «Деньги должны приносить деньги». Вся округа ходила у него в должниках и знала, насколько опасно, если к сроку и с хорошим процентом не вернуть взятое в долг.
Младшего отпрыска старинного дворянского рода Еремей Силуанович презирал, стараясь как можно реже видеться и общаться с братом. Антону Силуановичу досталось в наследство имение в Серебряных Ключах, которым он не сумел распорядиться с умом, и потому довёл до столь нищенского, убогого положения. К тому же младший брат в своё время, не слушая наказов, уехал из этих мест в столицу, долго учился наукам, а потом вернулся. Поговаривают, вынужденно, не по своей воле. Связался, мол, там с нехорошими людьми, входил в какой-то тайный кружок, за что его и сослали обратно в родные края без права появляться в Петербурге и вообще в крупных городах. Так и осел в опостылевшем ему медвежьем краю, мечтая, что когда-нибудь лучшие люди изменят положение дел в России, и наступит время свободы, процветания и благоденствия. Для всех — и для люда простого в первую очередь. И потому вызвался он сам учить крестьянских детей, чтобы они затем, в скором новом времени, стали счастливыми людьми просвещённого общества.
Антон Силуанович был робок, застенчив и тих, но когда начинал после привычных уроков письма и счёта рассказывать о дивном мире книг, о героях и злодеях, дальних странах и путешествиях, Есия замирала, слушая. И теперь, вспомнив его умное лицо, внимательный взгляд, она быстро собралась.
— Иду, иду, сейчас! — ответила она.
— Так догоняй, сестрица! — сказала Фёкла, произнеся последнее слово с едкой иронией.
Усадьба Антона Силуановича Солнцева-Засекина была хорошо заметна со всех сторон небольшого села. И только издалека могло показаться, что это имение принадлежит знатному, обеспеченному человеку. Но, подходя ближе, становилось понятным, что лучшие деньки, может быть, и текли неспешно в этих крепких стенах, но очень давно. Во всём чувствовался недостаток рабочих рук. Три сестры шли по неметёным дорожкам мимо мраморной ограды — потемневшей, покрытой местами мёрзлым мхом, отчего казалась та неуютной, кладбищенской. Они шагали длинной аллеей, обрамлённой старыми, давно потерявшими форму липами, обогнули пустую, увитую сухими лианами беседку и поднялись по скользкой мраморной лестнице.