Потом опять в отчёте всякое...бла-бла. Стоп! Как это Мышь!? У Лютециуса Шустрого от неожиданного открытия даже вспотел лоб, и немного затряслись руки, как у грешника в храме. А что, если это тот самый Мышь? Получается, что сейчас Лютециус откопал уникальные документы, касающиеся легендарного Высшего мага Мыша Лонганского? Мага из джунглей! Да не просто документы, а касающиеся первых дней пребывания самого Мыша во Втором Мире. А это значит, что Лютециус откопал золотую жилу: теперь он сможет написать хроники жизни выдающейся личности. Да, к тому же, эти хроники будут написаны не с помощью научного пальца в небо, а на основании реальных, чудом сохранившихся документов - вот они, лежат перед носом. А что это значит лично для младшего архивариуса? А то и значит, что после опубликования этих хроник он станет минимум старшим архивариусом, а то и, дай Рандом, главным архивариусом. А если он сподобится получить ранг личного архивариуса короля, то это вообще предел желаний. Тогда жизнь удалась.
Вот тебе и архив на минус четвёртом уровне. Так что не зря Лютециус сегодня глотал пыль, эта пыль грозила превратиться в золотую, а то и в мифриловую. Теперь надо найти все папки с другими бесценными отчётами старосты деревни Жёлтые Глины, изъять из них документы, касающиеся Мыша, и приступить к написанию хроник. День сегодня у младшего архивариуса, слава Рандому, явно задался.
- Гром гремит, земля трясётся, что Мышь делает? Крадётся! - во всё горло заорал Лютециус. Он вопил так громко, что испугал бы даже архивных крыс и червей, но те, слава Рандому, не водились в подвалах до минус четвёртого уровня: их всех выбивали маги и охотники. Вот на минус пятом уровне и, особенно на минус шестом - вот там, да, там крыс было много, да и червей было много. Туда просто так не сходишь, чтобы порыться в документах. Туда надо идти только с сильным магом или с хорошо вооружёнными охотниками, но наёмники стоят очень дорого, а у архивариусов в кармане денег мало. Вот бы порыться на нижних уровнях - размечтался Лютециус. Ничего, вот разбогатею, найму охотников и схожу на нижние ярусы.
Свой тринадцатый день рождения Матвей Александрович Бутурлин встретил в обычном детском доме, куда его ещё в 11 лет поместила родная мамка. Вообще-то никто по имени, а тем более по отчеству его не называл, даже по фамилии не называл, все звали его просто Мышь. Это прозвище, данное ему его родной мамкой, прижилось и в детском доме.
Тогда, в свои 11 лет, он впервые увидел унылый комплекс из старых зданий, наверное, столетней постройки из красного кирпича с высокими деревянными окнами, забранными металлическими прутьями. Здания капитально не ремонтировались со времён Великой революции. Обшарпанные стены, толстенные двери, высокие потолки с зелёными и рыжими следами разводов на растрескавшейся штукатурке потолков и стен, потёртые дощатые полы, местами покрытые дешёвым линолеумом, и рассохшиеся рамы окон, со щелями, которые были вместо кондиционеров. В этой обители скорби он теперь должен был существовать до восемнадцати лет на полном государственном довольствии. Вот он и существовал в своей крепости одиночества. Он был даже не в меньшинстве, он был один, хотя и среди людей.
День рождения праздник светлый, долгожданный и любимый всеми детьми, только старики смотрят на свой очередной день рождения с тревогой. Но Мыша никто и не думал поздравлять с праздником, друзей у него не водилось, да и не могло быть по причине, как считалось, умственной отсталости Мыша. Его только поздравила дежурная вахтёрша тётка Люда. Странно, откуда она узнала, когда у Мыша день рождения. Она даже затащила его в свою комнатушку и угостила двумя пирожками с картошкой, которые Мышь уважал. Воспитанник съел пирожки, запил чаем, который поднесла ему тётка Люда и, как всегда, стал улыбаться своей фирменной, немного грустной улыбкой. На этом нежности закончились: тётка Люда смахнула единственную слезу и отправила Мыша из своей комнатушки. Ладно, отболело и прошло, как говорила мамка тётки Люды. Тот, молча, удалился, улыбаясь, как всегда - дурак, что с него возьмёшь. Он всегда улыбался, даже когда его били: чуть кривился от боли, но потом, опять улыбался, а страха он никогда не выказывал, что со стороны окружающих расценивалось, как умственная отсталость. Многих эта его улыбка доводила до исступления, до бешенства: тут, понимаешь, жизнь тяжёлая, как бы выжить, а этот дебил улыбается всю дорогу, даже когда его бьёшь.