Ему пришлось залезть на забор, чтобы забраться на коня. Оказавшись в седле, он тут же пришпорил жеребца, и тот испуганно приспустил в сторону большака. Кровь капала на седло, на спину гнедого, но он знал, куда ехать. Оставалось надеяться, что он не потеряет сознание и рухнет с коня в придорожную канаву.
На Храмовом острове был охвачен огнём дом Бартлея вар Ардала.
После несостоявшегося убийства Канарейке резко расхотелось, чтобы её поймали стражники.
Она вместе с Фиакной бежала по каналам, то и дело встречая какого-нибудь торговца фисштехом или наёмника из мелкой банды. Эльфа, похоже, все знали, поэтому их никто не останавливал, не задавал вопросов и даже подсказывали дорогу к пристани.
Во что бы то ни стало нужно было попасть в Застенье.
Всё пошло не так, чёрт возьми, всё с самого начала шло не так. Когда вообще что-то шло так, как надо?!
Канарейка ругалась себе под нос, продолжая бежать по гнилым каналам, наполненным затхлым воздухом.
Наконец впереди послышались бьющиеся о берег Понтара волны.
– Он мёртв, – повторила Канарейка, всё ещё стоя над трупом командира новиградской стражи. – Похоже, нас опередили.
– Узнать бы, кто это… – Фиакна огляделся, отошёл от двери и наклонился, чтобы взглянуть на капли крови на паркете.
Дверь в комнату Бартлея вар Ардала распахнулась, и на пороге замер щербатый слуга с масляной лампой в одной руке и ночным горошком – в другой. Слуга в первую очередь увидел Канарейку, склонившуюся над трупом его хозяина и его пустые мутные глаза. Эльфка замерла, раскрыв рот.
Ночной горшок, слава Мелитэле, уже опорожнённый, выпал из рук слуги на пол, звонко ударился и подкатился к ногам Фиакны.
– Ка… ка… ка… – стал заикаться слуга, тыча в сторону Канарейки пальцем.
Эльфка медленно потянула руку к эфесу карабелы.
Слуга вдруг рухнул на пол, бросив масляную лампу в сторону, завопил:
– Пощадити!
– Заткнись! – выросший возле слуги Фиакна ударил его под дых. Мальчишка, задыхаясь, рухнул на пол. Снизу послышались шаги и голоса.
– Блядь! – бросил эльф. – Уходим!
Тут загорелась занавеска – глупый слуга бросил лампу прямо под неё.
Пока все находившиеся в комнате пребывали в странном оцепенении, огонь перекинулся с занавесок на стул и превратился в настоящий пожар.
Слуга очнулся от запаха гари, стал пятиться к лестнице.
Канарейка выскочила в окно вслед за Фиакной. Они бежали по крыше, слыша крики и грохот доспехов. Внизу по улице уже тоже кто-то мчался за ними. Загремел колокол.
Канарейка соскользнула с крыши в кучу сена. Приземление оказалось твёрже, чем она рассчитывала. Но некогда было считать синяки – погоня приближалась.
Где-то за поворотом должен был быть вход в стоки. Она точно помнила.
Шани раскладывала по сундукам последние вещи. В основном она забирала с собой книги, инструменты и справочники – её собственного скарба набрался всего один небольшой сундучок.
Посыльный должен был забрать вещи только утром, а медицинский отряд, к которому она была прикомандирована, вообще выдвигался только в полдень.
Но почему-то не спалось.
Она уже дважды ложилась в постель и оба раза, поворочавшись какое-то время, вставала, вновь принимаясь проверять, не забыла ли чего.
В дверь нетерпеливо забарабанили.
Шани отвлеклась от «Аномалий анатомии», написанных одним из преподавателей кафедры медицины Оксенфуртского университета, и покосилась на дверь. По факту, её практика здесь была закончена, с фасада здания сбили табличку, а на дверь она написала записку с объяснениями. Но если человек за дверью нуждался в экстренной медицинской помощи, она, как врач, не могла ему отказать.
Через мозаику мутного цветного стекла было видно, что фигура, стучавшая в дверь, пошатывается, опирается на стену и крючится.
Шани молниеносно сбросила стопки книг с кушетки, чтобы её освободить, и бросилась к двери.
– Доброй ночи, – произнёс он слипающимися губами.
Блядь, почему же так больно?!
– Это ты… – Шани не смогла скрыть удивления в голосе, но почти сразу сосредоточилась, заметив на его груди обширно кровоточащую рану.
– Ты не могла бы мне помочь?.. У меня тут стрела в груди… – он сказал это ослабленный и измождённый, вытер обратной стороной ладони капельку крови, вытекшую из уголка рта.
– Садись на кушетку. Сам раздеться сможешь? – Медичка торопливо раскрыла один из сундуков, достала оттуда инструменты, стала искать, чем бы их продезинфицировать.
Он хмыкнул, сел на кушетку. Скинул с себя окровавленное тряпьё, в которое превратился его камзол. А вот рубашку пришлось почти что отдирать – пока он ехал из Новиграда до Оксенфурта, кровь успела запечься.
Шани нашла бутылку водки, сложила инструменты в железную миску и залила их. Зажгла все лампады, светильники и свечи, которые были в комнате, придвинула всё поближе к пациенту. Дала ему бутылку.
– Полей мне на руки.
Он молча, с какими-то уже невидящими глазами наклонил бутылку.
– Прямо полевой госпиталь.
– Приходилось бывать? – спросила Шани, рассматривая рану.
– Не все эти шрамы получены в пьяных драках, – уклончиво и в то же время с присущим ему достоинством ответил он.
Шани подняла на него взгляд.
– Ты же Ольгерд, верно?
Атаман кивнул, нахмурившись.
– Зачем ты отломил стрелу? Как ты мне предлагаешь её теперь вытаскивать? – Медичка вздохнула. – Придётся делать надрез.
– Я ехал сюда из Новиграда с этой ёбаной стрелой в груди, и мне срать как, просто вытащи её! – под конец фразы Ольгерд заметил за собой, что повысил голос, сделал приличный глоток из бутылки, которую всё ещё держал в руках.
– Из Новиграда? – удивилась медичка, не придав значения его тону. За годы работы в тряпичных шатрах в полумиле от ожесточённой схватки она и не такого наслушалась от солдат. – Ты столько крови потерял…
Медичка взглянула на Ольгерда как-то странно.
А он смотрел на багровую кровь, капающую на пол.
Шани встала, принялась искать в сундуке шкатулку со скальпелями и какое-то обезболивающее.
Ольгерд закашлялся.
– Чёрт, – тихо выругалась медичка. Её движения стали торопливыми, она быстро вернулась к кушетке. Не хватало, чтобы он тут умер от её нерасторопности.
– У меня из обезболивающего только водка, – сказала она, складывая скальпель в миску к остальным инструментам. – Нет, – вдруг резко сказала она. Сосуды расширятся, ты потеряешь ещё больше крови.
– Режь, – надавил Ольгерд. – Ничего со мной не будет.
Атаман сделал ещё один большой глоток из бутылки, поморщился, лёг и закрыл глаза.
Не отпускала мысль о том, что эта стрела могла быть в груди Канарейки. Тогда бы всё не ограничилось херовым самочувствием и болью, как в его случае.
Ольгерд вспомнил исказившееся от ужаса лицо того лучника, когда после того, как стрела наполовину вошла атаману в грудь, он продолжил спокойно шагать к нему по скользкой крыше. Ольгерду даже не пришлось ничего делать: татуированный детина с эльфским луком стал пятиться от него, затем вдруг поскользнулся и полетел с крыши на каменную брусчатку.
Ольгред дёрнулся.
– Тихо, тихо, боец, – Шани придержала его за плечо рукой. – Какой был наконечник?
– Да чтоб я знал. Я с хозяином разбирался, а не стрелы его разглядывал.
– А стоило бы, – менторским тоном сказала Шани. – Видно, с зазубринами, раз ты так дёргаешься. – Медичка выдохнула, протёрла пот со лба. – Дай сюда водку. Не хватало, чтобы ты от заражения умер.
Перед тем, как отдать бутылку, атаман снова сделал глоток.
– Ты со всеми пациентами ведёшь такие задушевные беседы? – хмыкнул он.
– Да тебя, видно, так просто не убьёшь. Поразительная сопротивляемость организма.