Нет, она хотела показать это не ведьмаку.
Себе.
Какова же была цена для Ольгерда за столь дорогое желание? Что ему случилось пережить? Каково это – жить и знать, что тебе не навредит ничто, что в схватке ведьмак может отрубить тебе голову, а ты – просто потянуться за ней и вернуть на место? Говорить, смеяться. А голова твоя только что болталась за спиной на тонкой ниточке сухожилий.
Канарейке стоило признаться себе, что ей просто страшно. Что она боится Гюнтера О’Дима, торговца зеркалами. Что он может запросить у неё слишком большую цену. Что цену эту она не сможет оплатить.
– Мне нужно ехать, – выдавила Канарейка. Она взяла лютню и книги, отданные ей фон Эвереком, медленно зашагала к воротам.
Наконец рассвело. Тёплый розово-оранжевый свет падал под ноги Канарейке, а холодный утренний воздух бодрил. Босиком она шагала по просёлочной дороге и пыталась отвлечься от мыслей об Ольгерде и Гюнтере. В голову пришла детская песенка, которую Канарейка уже и не помнила, где и когда услышала. Эльфка шла и тихо напевала слова:
Ликом пригож, а речами умилен,
Только в глазах стоит холод могильный.
Он даст тебе успех и достаток,
Щедро одарит и сребром, и златом.
Только не даром так добр он к людям:
Время придёт, по счетам платить будем.
Сокровища в раз тебе будут постылы –
Навек в кандалы тебя заключил он.
На обочине дороги мелькнул Гюнтер О’Дим, Канарейка испуганно метнулась в сторону и чуть не попала под копыта лошади. Кобыла заржала, встала на дыбы, эльфка ловко отскочила в сторону, чуть не выронив лютню.
– Зараза! – выругался ведьмак. Он одним быстрым прыжком спешился, подскочил к Канарейке. Та встала в земли, небрежно отряхнула колени.
– То есть я настолько тебе надоела? – весело спросила эльфка.
– Ты тоже бессмертная что ли, под лошадь бросаешься?
Канарейка нахмурилась, ответила абсолютно серьёзно:
– Надеюсь, что нет.
Геральту пора бы перестать удивляться внезапным переменам в настроении самой опасной эльфки Оксенфурта, но сейчас он не понял её слов. Канарейка заметила это и наигранно рассмеялась:
– Думаю, не самое приятное чувство, когда ведьмак отсекает тебе голову.
Геральту вдруг стало неудобно от того, что у него этой ночью был шанс совершить убийство просто потому, что он был в ярости. Потому что к Ольгерду фон Эвереку он испытывал личную неприязнь.
– Ты собираешься идти до Оксенфурта в таком виде?
– Каком? – на этот раз Канарейка совершенно искренне улыбнулась. – Я всего лишь босая. Когда отказываешься от политических убийств, и не в таком виде приходится выбираться из разных интересных мест.
– Садись на лошадь. – Ведьмак сказал это тоном, не терпящим вопросов и препирательств. Канарейка приладила к седлу лютню, сложила книги в седельную сумку и не без удовольствия запрыгнула в седло.
– А ты как?
– Пешком.
– Нет, – отрезала Канарейка, копируя недавний тон ведьмака. – Садись передо мной, тут места полно.
– Лошадь загоним, – проворчал Геральт.
Канарейка ехидно улыбнулась, протянула:
– Да не волнуйся, чародейка твоя не узнает.
– Она если захочет, и не такое узнает, – пробурчал Геральт, но всё-таки сел на лошадь перед Канарейкой. Плотва будто бы и не заметила, что на ней два седока вместо одного – бедняжке часто приходилось таскать на себе переполненные сумы с едой и доспехами.
– Ненавижу, когда все вокруг в курсе моей личной жизни, – буркнул ведьмак.
– А я очень люблю песню Присциллы, она такая… Светлая, что ли.
Геральт легонько ударил Плотву пятками по бокам, та неспешно затрусила по дороге.
Канарейку стало клонить в сон, она приникла к спине ведьмака. Тот ничего не сказал, значит, против не был. Куртка Геральта пахла сырой землёй и запёкшейся кровью.
– Как ты думаешь, – начала говорить эльфка, чтобы не провалиться в сон. Она попыталась сдержать зевок, но получилось плохо. – Просить бессмертия – эгоистично?
Ведьмак хмыкнул.
– Думаю, что намного эгоистичнее просить бессмертия не для себя, а для того, кого ты любишь.
– Ты шельмовски прав, – зевнула Канарейка. – Я живу всего сто сорок с хреном лет, так, даже на маленькое бессмертие не тянет…
Эльфка замолчала. Геральт не видел её лица, но чувствовал, как Канарейка сжимает ткань его куртки. Она помолчала ещё несколько секунд, прокашлялась и сказала уже каким-то не своим голосом:
– Но я уже пережила многих дорогих мне людей… и эльфов.
– Мы с тобой почти ровесники, – проговорил ведьмак. – Но я тебя понимаю.
– Ольгерд одинок, и сам в этом виноват, – мягко сказала Канарейка и расслабилась, полностью легла на спину ведьмака.
Геральт молча ругал себя за то, что опять во что-то влип, а эльфка тихо сопела и беспокойно дёргалась во сне.
Где-то недалеко щебетала и заливалась песней канарейка.
Комментарий к VII. Рассвет
Глава, в которой Ольгерда нет, но все о нём говорят.
И где наконец-то наступил рассвет.
========== VIII. Игра ==========
С любовью всё обстоит как с почечными коликами.
Пока не схватит, даже не представляешь себе, что это
такое. А когда об этом рассказывают – не веришь.
Фрингилья Виго
Приехав в Оксенфурт, Канарейка наотрез отказалась останавливаться дома у какой-то очень хорошей знакомой ведьмака. Но жить на что-то надо было, а от последнего заказа эльфка категорично отказалась: от нильфгаардца за милю несло политикой и прочими мерзостями.
Пришлось взять в долг у Геральта, который сам особо финансами не располагал, но деньги протянул строго и молчаливо, сухо поясняя, что у него уже давно висит несколько заказов, за которые ему заплатят.
Двести из трёхсот флоренов ушли на покупку новых сапог и плаща. Канарейке ещё не хватало, чтобы её стали принимать за сумасшедшую и перестали пускать в трактиры и харчевни. Пока какой-нибудь младший брат не обозлится на наследника-старшего и не решит заказать его голову эльфке, единственным заработком для неё останется пение и игра на лютне.
После пары часов сна верхом в жутко неудобной позе всё тело ломило, а спать хотелось ещё сильнее. Проблемы с деньгами Канарейка решила отодвинуть на потом, а сейчас найти себе комнату.
Завернув в ближайшую корчму с постоялым двором и бросив смутно знакомому корчмарю пару монет, эльфка упала на предложенную ей кровать в чём была. И тут же забылась сном.
Когда Канарейка проснулась, сквозь дырявые ставни на пол падали тёплые закатные лучи. Жутко хотелось есть и умыться, но в комнате не было ни еды, ни даже какого-нибудь ведра с чистой водой. Очевидно, эльфка заплатила кормчарю меньше, чем ей показалось спросонья.
Канарейка встала с кровати, лениво пригладила растрёпанные волосы рукой, взялась за ручку двери, чтобы выйти в коридор, но резко остановилась и вернулась к кровати. Достала из вещевого мешка гребень, тщательно причесалась, пытаясь прядями волос прикрыть более острые, чем нужно, эльфские уши. Канарейка выудила из одного из десятка маленьких кармашков на штанах и куртке косметический уголёк, завёрнутый в клочок пергамента. Эльфка умеренно начернила светлые брови и ресницы, а напоследок нанесла на лицо лёгкий магический крем, предназначенный скорее вселять уверенность в саму Канарейку, чем делать её привлекательнее в глазах других.
Эльфка взяла лютню и горсть флоренов, вышла в коридор. Когда она, уже наученная опытом, закрывала дверь комнаты на ключ, на Канарейку налетело какое-то пьяное тело. Она шикнула, отскочила в сторону и увидела лежащего на полу и что-то причитающего Ломонда.
– О, так ты ещё жив, – доброжелательно улыбнулась эльфка. – И даже голова до сих пор на плечах.