Колени подкашиваются. У нее точно сердечный приступ.
Спустя мгновение она снова прижимает телефон к уху. На этот раз отвечает мужской голос:
— 911, назовите свой адрес.
— Я… я только что звонила насчет моего сына, — лепечет она. — Он…
— Назовите адрес.
— Северо-Западная авеню.
— Северо-Западная… — стучат клавиши. В трубке слышится сопение. — Вы Мэгги?
— Да.
— Вы заявляли о пропаже ребенка?
— Д-да, но…
— Полиция уже едет, они должны быть у вас через…
— Я нашла его! — выпаливает она так быстро, что это похоже на крик.
— Вы нашли своего сына?
— Да. — Она не может поверить в то, что говорит. Если прямо сейчас положит трубку, прибудет помощь, завывающие сирены, полицейские в форме, оружие. Но им никогда не найти Джексона живым. Это понятно из сообщения, которое она только что прочла. Фотография говорит сама за себя. Правила ясны.
— Он спрятался, — слышит она собственный шепот. — Пошутил.
— Здесь сказано, что вы сообщили о разбитом окне в помещении.
— Я запаниковала. Оно было открыто, только и всего. В комнате было холодно. Так холодно…
Мужчина на какое-то время замолкает. Молчание — это плохо. Мэгги уже в красках представляет себе, как этот кошмар крутят в вечерних новостях.
— Хорошо, Мэгги, — говорит он. — Кажется, вы в шоке. Я собираюсь позволить нашим офицерам действовать по плану и…
— Нет! — Она близка к истерике. — Вы что, не слышали, что я сказала? Он в порядке! Они мне здесь не нужны!
— Мэм! — Его голос неуловимо меняется. — Я хочу, чтобы вы оставались на месте. Офицеры уже в двух минутах от вас. Если вам нужно…
Она сбрасывает вызов. Большой палец делает это за нее, тело работает быстрее, чем мозг.
В двух минутах. Две минуты. Надо бежать.
Живо. Еще одного взгляда на фотографию в телефоне — фото ее мальчика — достаточно для того, чтобы заставить ее действовать.
Она надевает высокие красные кеды, выскакивает из квартиры и мчится мимо кровавых следов вниз по лестнице.
Одна минута.
Бежит по снегу в халатике и белье, не взяв с собой ничего, кроме телефона. Ее сын похищен, полиция уже почти на месте, и все же Мэгги Доусон сбегает с места преступления.
Сейчас январское утро, около восьми часов.
Игра только что началась.
2
Второй игрок
У Бретта Палмера чувство, что он единственный чернокожий на стадионе. Это странно, неприятно, давно он такого не испытывал — чувство, что он тут лишний или просто какой-то чудик, и ему никак не удается от него избавиться.
Он говорит об этом Крейгу, пока они маневрируют в толпе, и Крейг громко хохочет. Крейгу легко смеяться: он весит больше девяноста килограмм, и кожа у него белее снега. Он голосовал за то, чтобы вновь сделать Америку великой. Кроме того, он уже немного протрезвел от выпивки, которой Бретт его накачивал в «Hooters».
Нет, не накачивал. Угощал. Шотами в честь дня рождения. Егермейстером и текилой. Всякой дрянью.
Крейг отлично смотрится в своем джерси оверсайз, и любой может это подтвердить. Оно почти полностью голубое, в цветовой гамме команды, и обтягивает его плечи. Бретт чувствует себя тощим в своей. Дохляк, как говорили они в старшей школе. Рост у него больше ста восьмидесяти, и старшая школа давным-давно позади, но он практически ощущает коленями в джинсах подол джерси. Да он знает, что все это у него в голове, так же как и ощущение собственной черноты, и все же ему никак не удается избавиться от этих странных предчувствий. Это должен был быть их вечер, но он чувствует себя на взводе и не в своей тарелке.
— Расслабься, придурок, — говорит Крейг. — Ты же раньше любил хоккей.
— И сейчас люблю. Просто говорю тебе: посмотри вокруг, это игра белых парней.
— Знаешь, как называется это дерьмо? — У Крейга в руках оказывается один из огромных пенопластовых пальцев, и он тычет им в лицо Бретту. — Расовые предрассудки. Что ты будешь делать, когда у вас с Келли наконец-то появится парочка милых детишек смешанной расы? Будешь сверять каждого ребенка с таблицей цветов перед тем, как решить дать ему гребаный баскетбольный мяч или хоккейную клюшку?
Бретт ловит пенопластовый палец и направляет его на Крейга.
— Почему бы тебе не сесть на это?