Все то раздражение, что копилось в Мэгги, выливается во вспышку ярости.
— Джексон — мой сын! Я вынашивала его девять месяцев, и я родила его. Он мой!
— Мы этого не знаем, — вмешивается Бретт. — Мы все слышали, как он просился к маме и папе.
Мэгги делает движение, как будто хочет отойти от него, но она зажата между его правым плечом и дверцей, и ей ничего не остается, как только рычать в его сторону.
— Вы ни черта обо мне не знаете! Ни один из вас! Как вы смеете меня осуждать?
— Никто тебя не осуждает, — успокаивает Линда, — но согласись: если посмотреть со стороны, не кажется, что ты была с с нами честна. Так Джексон твой сын или нет?
— Я не обязана вам ничего объяснять, — отрезает Мэгги, и между ними вновь воцаряется молчание.
Следовало бы догадаться, что в такой момент Джексон захочет быть со своими приемными родителями, со своими ближайшими родственниками, но его слова после всего того, через что Мэгги пришлось пройти, режут ее, как осколком разбитой бутылки, и боль проникает все глубже. Она прижимается правым виском к холодному дребезжащему стеклу и смотрит в темноту.
— Мне было шестнадцать, когда я забеременела, — тихо признается она. — Они не могли иметь детей. Шон и Кэролайн. Это… родители Джексона. Не знаю, сколько попыток они предприняли, но одну процедуру усыновления они уже точно прошли, только в последний момент биологическая мать передумала. Они уже купили полный набор новорожденного, когда узнали об этом. Можете себе представить, каково это?
— Да, — кивает Сара. — Я могу представить.
— Вскоре после того, как я забеременела, мне пришлось бросить школу, — продолжает Мэгги. — Моя беременность была… — Глубокий, судорожный вздох. — Скажем так, она стала достоянием общественности. Я получила столько оскорблений, что мне пришлось удалиться из всех соцсетей. Мне слали сообщения, обзывали меня шлюхой и проституткой, советовали мне покончить с собой. Отец выгнал меня из дома. Долгое время моя семья ничего не хотела обо мне знать. Я познакомилась с Шоном и Кэролайн через агентство, и они покрыли мои расходы на жизнь в обмен на соглашение об усыновлении. Я переехала в эту дерьмовую однокомнатную квартирку в центре соседнего Сент-Пола. Я осталась без друзей. Мне даже поговорить не с кем.
— Мэгги… — Это Ной, и до нее доходит, что она впервые слышит свое имя, произнесенное с акцентом, и поэтому оно так красиво звучит. — Ты ничего нам не должна.
Она продолжает, вытирая глаза тыльной стороной ладони:
— Многие женщины скажут, что беременность — счастливейшее время в их жизни или что-то в том же духе, и возможно, у вас, дамы, так и было, но я должна признаться, что моя была отвратительной. Большую часть беременности меня тошнило и шатало. Руки так распухли, что мне снилось, будто они лопаются, как перчатки. Я не понимала, какого черта делаю. Когда начались роды, моя мама так и не появилась. Со мной были Шон и Кэролайн, эти двое незнакомцев, которых я выбрала по брошюре. Ему понадобилось восемнадцать часов, чтобы появиться на свет. К концу я уже стояла на карачках и могла поклясться, что мои внутренности выпотрошили крючком. Серьезно, я никогда не была так уж религиозна, но помню, что вспомнила о Боге — этом разгневанном, рассерженном ветхозаветном Боге — и о том, как я была наказана за то, каким образом туда попала. Это был чертов цирк. Кэролайн держала мою левую руку, а ее муж — правую. Они сжимали их так, как должен был делать отец ребенка… — Она улыбается, качая головой со странной печальной смесью счастья и сожаления. — Они рыдали, когда впервые взяли его на руки. Я еще имела право все отменить, но не смогла. Даже если бы хотела.
— А ты хотела? — спрашивает Сара. — Ты хотела отменить?
— Я не знаю. Когда они держали его, я увидела все, что у него будет, все, кем он может стать, когда вырастет. Они были теми родителями, которых он заслуживал. Первые пару лет они присылали мне фотографии, но я не знала, что с ними делать. Я была не в том состоянии. Только в прошлом году начала выкарабкиваться и почувствовала в себе достаточно сил, чтобы присутствовать в его жизни. Я говорила себе, что смогу повлиять на него положительно, но это полная чушь. Все было как раз наоборот. Я думала, это он сможет помочь мне. А теперь это…
— Я не понимаю, — заговорил Ной. — Почему здесь ты, а не эти родители?
Мэгги смеется, не чувствуя веселья.
— Вот вопрос на миллион долларов. Возможно, я просто больше заслуживаю этого.
На какое-то время они снова замолкают. Дворники на лобовом стекле скидывают в ночь мокрый снег.
— Мы обсуждали усыновление, — подает голос Сара. — Мы много лет пытались. Не с мужем. Я и мой бывший. То, что ты сделала для этих людей… Ты оказалась в плачевном положении и смогла превратить его во что-то хорошее. Ты подарила кому-то ребенка, и это величайший дар, какой только можно представить.