В свои шестнадцать лет Софья неплохо рисовала. Получалось у нее не слишком профессионально, но фантазией владели далекие миры. Часто она выписывала филигранными штрихами неведомую башню посреди леса. Но с возрастом пейзажи становились все более мрачными. Почему-то рощи и дубравы сменились пустыней из камней. Не оставалось ярких красок, только тусклые карандашные линии.
Родители списывали все на подростковую депрессию. Да и сама Софья не считала смену настроения в картинах чем-то необычным. Она была замкнутой, ее тяготил двадцать первый век, наполненный слишком быстрой сменой событий. Она же точно затерялась во времени, ошиблась эпохой, самим образом мыслей. Даже в ее гимназии слушать исключительно классическую музыку и читать в шестнадцать лет творчество Сартра и Фромма казалось чем-то ненормальным, за что она и прослыла странной, слишком «заумной».
Из друзей – всего две-три такие же чудачки, которые любили читать и не ходили по дискотекам. Скромная и осторожная, как барышня из девятнадцатого столетия, она не нажила врагов. Но среди людей нередко чувствовала себя невидимкой, отдыхая душой только в кругу семьи. Остальные люди, сверстники, почти не донимали, поэтому устраивало и одиночество. Ни друзей, ни завистников.
Но вот снова на чистом листе проступили письмена. Кому могло прийти в голову разыграть ее? Кто мог оказаться в ее комнате без ведома домашних? Да никто!
Странные послания начали появляться в конце мая. Первая запись, возникшая в альбоме, гласила: «Я – янтарный льор-чародей Раджед Икцинтус. Согласна ли ты стать моей королевой, прекрасная София?»
Она решила, что это и правда чья-то шутка. Даже ответила с иронией: «Нет, господин льор. Мне и дома хорошо».
Тогда Софья закрыла альбом, рассмеялась и забыла на какое-то время о странном приветствии. Но на следующий день обнаружила новое, где некий Раджед расписывал красоты своего королевства, настойчиво убеждая, что она многого лишится в случае повторного отказа. Тогда захотелось разузнать у близких и друзей, кто ведет с ней такую иносказательную переписку. Но все только отнекивались.
Настоящее оцепенение Софья испытала, когда в ответ на ее новый отказ бумага сама собой проявила буквы. Сначала они напоминали не то видоизмененную арабскую вязь, не то иероглифы. И лишь спустя пару мгновений превратились в привычный русский алфавит, словно какая-то неведомая сила работала переводчиком.
«Милая София, надеюсь, вы в добром здравии. Жаль, что все чаще вы не изволите отвечать любезностью на мои послания, – ткался узор высокопарных приветствий. – Возможно, я бываю слишком прямолинейным и резким. Не хотел вас пугать своим первым посланием. Но виной тому мой каменный мир Эйлис, где я проживаю совершенно один в высокой башне. Да, у нас здесь немноголюдно. Однако моя янтарная башня скрывает множество богатств и удивительных чудес. Все еще надеюсь увидеть вас в моих чертогах».
«Магия!» – самое верное слово, которое возникло в сознании Софьи. И участница странного спектакля восприняла это отнюдь не с восторгом, особенно когда захотела показать «переписку» родителям, а альбомные листы нежданно опустели, словно кто-то подменил их, пряча свои неоднозначные наглые предложения.
Тогда-то Софья по-настоящему испугалась. Больше всего томило, что никто не видел этих писем. И это наводило на мысли о собственном помешательстве.
Она выбросила старый альбом, но настойчивый льор оставлял послания и в школьных тетрадях, и в блокнотах, а иногда на магазинных чеках и случайных обрывках бумаги. Один раз написал сообщение даже на запотевшем зеркале в душе, чем вызвал крайнее негодование. И никто, кроме нее, не видел насмешливых обращений.
Иногда переписка превращалась во вполне осмысленное общение. Льор умел красиво выражаться и знал немало философских трактатов земных ученых. Несколько раз на листах проступали сонеты и стихи, очевидно, его собственного сочинения. Софья на какое-то время даже заинтересовалась, кто ее собеседник.
Но все же она уже второй месяц жила в безотчетной тревоге. Некий янтарный чародей обладал нездоровым чувством юмора и нечеловеческой настойчивостью, раз так упрямо возникал в совершенно неожиданных местах. Сердце сжималось от предчувствия чего-то недоброго.
С каждым днем обращения становились все более нетерпеливыми, порой напоминая угрозы. Софья иногда писала осторожные ответы на признания и разговоры о высоком, но порой испуганно замолкала, надеясь, что записи исчезнут. Но льор, этот странный Раджед Икцинтус, то упрямо заваливал ее вопросами, то порой пропадал на несколько дней.