— Несколько лет? — с придыханием говорит она.
Я даже не могу проглотить этот стыд.
— Да. Иногда в ночлежках, иногда на улицах. Я и бродячие собаки, мы были одинаковы. Но собака просто пытается жить, пытается выжить. Я не пытался жить. Я пытался умереть.
И я почти умер. С Чарли это случилось. Чарли умер. На его месте мог быть я. На его месте должен был быть я. Но я не могу даже произнести его имя.
— Твою мать, — ругается она и удивляет меня, кладя руку на мою и сжимая. — Я и понятия не имела. Я знала, что у тебя были проблемы, имею в виду даже просто то, что тебя усыновили. Но это? Это... я не могу, — она замолкает и качает головой. — Ты просто настолько чертовски сильный.
Я таращусь на неё, нахмурившись.
— Сильный?
— Да, — решительно говорит она. — Ты сильный. И храбрый. Может даже чудесный. Как ты, нахрен, попал оттуда прямо сюда? Со своей карьерой и Ровером! Как это произошло?
Я качаю головой.
— Кое-что произошло. Это не длилось всю ночь. — Но произошло той ночью. Одной ужасной ночью. — В один день я просто пришёл к Джессике и Дональду и сказал, что мне нужна помощь. Я умолял их. Я на коленях умолял их спасти мне жизнь, взять обратно. Я тогда, наконец, понял, что не хочу умирать. Я хотел жить. И если бы они были другими, они бы просто отвернулись от меня. Я был не их сыном и они были ничего не должны мне. Но они так не поступили. Они приняли меня. Чтобы избавиться от мета и других наркотиков, я отправился в реабилитационный центр. Сфокусировался на физическом. Знаешь, так часто бывает, когда ты надругался так много над своим телом, тебе хочется все исправить. Я стал фанатом спорта и здорового образа жизни, и, в конце концов, присоединился к местной команде по регби. Понимаешь, регби стало моей новой страстью? У меня была скорость, сила и тот гнев, который я теперь знаю, никуда не уйдёт, и вся эта комбинация была словно супер топливо. Я стал действительно хорошим, действительно быстрым. Остальное уже история.
— Кое что я знаю, — говорит она. — Я понятия не имела. И мне жаль, что я не знала.
— Вообще-то я никогда не хотел рассказывать тебе об этом. Я мог бы прибить Бригса за то, что упомянул это, даже если он сделал это без злого умысла.
— Я могу понять почему ты хотел сохранить все внутри, но...разве это не выматывает? Разве тебе не причиняет боль то, что ты скрываешь от мира такую большую часть себя?
Я пожимаю одним плечом.
— Может быть.
— Я рада, что ты рассказал мне, — говорит она, двигаясь на сиденье и проводя рукой по моим волосам. — Я больше не хочу, чтоб ты боялся быть честным со мной.
— Даже если это значит, что ты можешь захотеть убежать от меня?
— Я никогда не убегу от тебя, Лаклан. Я побегу к тебе. Всегда.
Господи, как бы я хотел, чтоб это было правдой.
Когда мы, наконец, добираемся до города, я устал и эмоционально опустошён. Кайла говорит мне идти в постель, она выведет собак. Я хочу возразить, но вижу по ее глазам, что она хочет сделать это для меня, такая простая вещь, которая так много значит. Она чертовски заботится обо мне. Она не убегает. Я даже не знаю, как справиться со всем этим.
Я ложусь в постель и заставляю себя бодрствовать достаточно долго, пока не слышу, как она вернулась с прогулки. Я могу слышать, как она разговаривает с собаками в другой комнате, где они располагаются на диване, чтобы поспать, перед тем как отправятся в собачью кровать, а затем и в нашу. Есть что-то комфортное, мирное в том, чтобы слышать, как она все выключает, убирает и готовиться к ночи. В другом мире, милосердном мире, это будет не первый раз и не последний. Все эти ночи будут повторяться, и повторяться и она будет засыпать в моих объятиях со всей моей темнотой, демонами и уродством, в безопасности хранимыми ее сердцем. В идеальном мире, она удержит их там, далеко от меня, так чтобы она могла понять меня лучше, и я никогда не узнаю снова что такое боль.
Она охотно укроет мою правду внутри себя.
Я охотно позволю ей попытаться.
Но мир не идеален.
Я просто не знаю, в каком мире мы находимся сейчас.
Глава 21
КАЙЛА
— Ты уверен, что никто не собирается стягивать с тебя штаны? — спрашиваю я Лаклана, пока мы выбираемся и Рендж Ровера. Должна признать, я ужасно нервничаю по поводу того, что увижу, как он играет, хотя он не в курсе. На самом деле, я беспокоюсь о многих вещах, но об этом ему тоже не известно.
— Никаких обещаний, — говорит он, указывая подбородком на внушительный стадион перед нами. — Вот он. Дом Эдинбург Рагби.
Должна признаться, утром я была удивлена, когда он попросил меня посмотреть на его тренировку. После вчерашней ночи, ужина с его приёмной семьёй, и исповеди в машине, я ожидала, что он отстранится от меня, возведёт барьеры и увеличит дистанцию.
Но этого не случилось. Утром, несмотря на то, что утренний стояк не был чём-то необычным для последних семи дней что я в Эдинбурге, он был очень ненасытным и чрезвычайно ласковым. Но на этот раз все было как-то по-другому. Я чувствовала, что он хочет не только обладать моим телом, но и всем, что к нему прилагается. Манера, с которой его взгляд прожигал меня, был сродни величайшей жажде.
Совершенно очевидно, что я не жаловалась. После случившегося прошлым вечером, мне самой надо было почувствовать себя ближе к нему.
Я не могу лгать, то, что он сказал, напугало меня, и, в то время как я думала, что поняла его, по крайней мере, немного, все это пристрастие к метамфетамину и жизнь на улице просто убили меня. Все было намного, намного хуже, чем я могла себе представить, и с каждым искренним, неподдельным словом, выходившим из его рта, мое сердце разрывалось. Не удивительно, что он был настолько напряженным, таким разбитым, таким неверно понятым. Мужчина прошел весь ад вдоль и поперек, и, несмотря на то, что он, словно феникс из пепла, поднялся, чтобы стать человеком, которым стал, дым все еще липнет к нему. Я это чувствую.
И это меня пугает. Страх, что еще не все кончено. Потому что, как это может закончиться? Как человек может пройти через все это и так легко отделаться? Вы не можете. Даже с самой лучшей терапией и лучшими лекарствами сможете ли вы когда-нибудь справиться с тем, что от вас отказались, усыновили, с наркотиками и бродяжничеством. Одна вещь ужаснее другой, и просто тот факт, что он жив и здоров, удивляет меня.
Но я не хочу жить в страхе за него, и не хочу верить, что в любой момент он может оступиться, даже если я недостаточно наивна, чтобы игнорировать некоторые вещи, такие как его отношения с алкоголем. Я хочу, чтобы он продолжал быть сильным, могучим, великодушным. Гордый зверь. Я хочу, чтобы он не стыдился того, кем он был, потому что это лишь сделало его удивительным человеком. Хоть я и знаю, он думает совершенно по-другому, знание правды о Лаклане заставило мое уважение к нему взлететь до небес.
И теперь, теперь я действительно понимаю его страсть к собакам, то, что он спасает «плохих собак», которых отвергли и забыли. Он, в прямом смысле слова, жил так же, как и они, завися от доброты незнакомцев.
Тем не менее вот она я, собираюсь пойти на стадион, где буду свидетелем того, как он вытащил себя из под обломков.
— Теперь я должен предупредить тебя, — говорит он мне, проводя ключом-картой по замку у одного из задних входов. — Ты можешь заснуть. Мы еще не совсем разыгрались. Я сегодня буду работать над увиливанием от ударов, особенно учитывая, что у меня есть склонность сбивать людей.
— О, я знаю, — весело говорю я. — Я прочитала это на твоей странице в Википедии.
Он стонет.
— У меня есть такая страница?
— Это лишь означает, что у тебя все получается.
— Чтоб тебя! Так или иначе, я не могу больше сбивать людей, без риска нанести травму себе, так что увиливание мне пригодится.
— Я смогу, по крайней мере, увидеть тебя в схватке? — спрашиваю я, когда мы идем по промозглому, цементному туннелю к освященному зеленому полю в конце.
— Неа. Но наблюдай за схваткой. Подожди и увидишь, что произойдет. — Он искоса смотрит на меня, поджав эти полные губы. — Разве ты не помнишь о регби ничего из того, чему я тебя учил?