Она наклоняется и быстро целует меня в губы. Мягко, нежно, всегда так прекрасно. Прислоняется лбом к моему, наши рты в дюйме друг от друга.
— Я бы сказала тебе, что тоже люблю тебя. Что я отчаянно, глупо влюблена в тебя.
Я закрываю глаза, пытаясь сдержать рыдание, рвущееся из груди.
— А теперь? При свете дня?
— При свете дня, я люблю тебя даже больше.
Я не могу справиться с этим. Все мое естество хочет разрушиться.
— При свете дня, — говорит она мне, — я могу видеть все твои трещины, темноту и недостатки, и я влюбляюсь во все это. И надеялась, ты сможешь полюбить все во мне, все что таится в моей темноте, все что блестит в моем свете. Я хочу, чтоб ты любил каждую маленькую частичку меня, потому что все это принадлежит тебе.
Сначала ее слова ранят, они причиняют боль, потому что я чувствую их глубоко внутри, словно нож вонзается мне прямо в грудь. Но это не боль, это радость и настолько сильная, что я не могу справиться с ней. И нож, нож раскалён, затем становится тепло и это все разливается во мне, лучше, чем самый сладкий, самый безжалостный наркотик.
Мне хочется плакать. Кричать. Орать. Я не создан для этого, и я словно петарда с энергией, которой некуда выплеснуться.
Я могу лишь прошептать:
— Я люблю тебя, — несмотря на то, что мой голос надламывается, в целом, я чувствую себя лучше. — Я люблю тебя, — говорю я ей и одновременно целую.
— Я люблю тебя.
Целую щеку.
— Люблю тебя.
Целую шею.
— Люблю тебя.
Я целую округлость ее груди.
А затем мои руки скользят вниз по ее телу, я переворачиваю ее и оказываюсь сверху, я ненасытен и жажду каждой частицы любви, которую могу получить.
Мы двигаемся в медленном ритме, неторопливо и сладко. Я стягиваю ее нижнее белье и отталкиваю в сторону, и она открывается мне, будто позволяя взять ее впервые. Ее ноги оборачиваются вокруг моей талии, будто она собирается никогда не отпускать меня.
И мне хочется верить, что не отпустит.
Что через три недели, она не оставит меня.
Не уверен, что человеческое сердце способно на это. Как оно может пережить радость от того, что, наконец, полюбило кого-то, экстаз от того, что, наконец-то, получило любовь, и все же так бояться боли, которая ещё будет?
Потому что эта боль придёт.
Как долго ещё мы сможем игнорировать остальное?
— Останься со мной, — шепчу я, толкаясь в неё глубже.
— Я никуда не собираюсь, — говорит она, задыхаясь, шея выгнута, голова откинута назад. Словно богиня.
Но это не то, что я имел в виду.
Мне не требуется много времени, чтобы кончить и когда я это делаю, наши глаза встречаются, и я чувствую, будто ускользаю все дальше и дальше и дальше. В прошлое. В будущее. Я полностью теряю себя и не знаю, чем это все закончится, если в конце я вообще буду единым целым.
Я переношу вес на локти, моя голова опускается на подушку, в то время как она нежно касается моей спины.
— Останься со мной, — снова говорю я, мой голос грубый от напряжения. — Не уезжай домой.
Она напрягается рядом со мной, руки замирают на моих плечах.
— Не уезжать домой?
— Уволься. Переезжай сюда. Будь со мной.
Не могу поверить, что сказал ей это, но уже поздно. Она хочет всего меня, у неё буду весь я.
— Лаклан, — осторожно говорит она, — я не могу этого сделать.
Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть на неё.
— Почему нет?
Она нахмуривается.
— Потому что! Я много трудилась ради той работы, которая у меня есть.
— Ты ненавидишь свою работу.
— Но все же, это моя работа. Что я буду делать здесь? Я не смогу найти работу.
— Ты можешь делать все, что захочешь.
— Ага, легко сказать. Я всю свою жизнь потратила на то, чтобы добиться того, что у меня есть, ты не думаешь, что я должна держаться за это? Это сумасшествие, отказаться от всего этого.
— Это не сумасшествие. Сумасшествие никогда не открывать новые возможности, сумасшествие никогда не использовать свой потенциал, никогда не узнать что в этой жизни заставляет твоё сердце биться чуть быстрее. Кайла, кто ты на самом деле и та, кем ты думаешь, тебе следует быть, это две разные вещи.
Она умоляюще смотрит на меня.
— Тогда кто я?
— Ты это ты, лапочка. И ты знаешь, чем ты хочешь заниматься. Джессика сказала, что поможет тебе с писательством.
— Ага, — говорит она. — Бесплатно. Писать без оплаты. Как я буду жить, пока не наработаю себе портфолио, и пока оно не станет достаточно большим, чтобы хотя бы найти работу?
— Я мог бы...
Она кладёт палец на мои губы.
— И не надо говорить, что ты мог бы содержать меня. Я знаю, что ты можешь и будешь, но я этого не позволю. Я не так воспитана. Я все делаю сама.
Я качаю головой на ее упрямство.
— Я могу помочь тебе устроиться на работу. Ты можешь работать в приюте. Как Амара.
— Амара говорит, что ты едва можешь позволить себе платить ей, — говорит она мне, и это заставляет меня скривиться, потому что я знаю, это правда. — Ты не можешь позволить платить и мне тоже.
— Я смогу, — говорю я ей. — Моя квартира в Лондоне. Я мог бы продать ее, если придётся.
— Нет, ни в коем случае. Ни в коем случае я не позволю тебе сделать это для меня.
— Почему нет?
— Потому что я...ты едва меня знаешь. Я этого не стою.
Я вздыхаю, сжимая глаза.
— Пожалуйста, не говори так. Не говори, что я не знаю тебя когда все, что я чувствую, это будто знаю тебя всю свою чёртову жизнь. Не надо так и не говори, что ты этого не стоишь. Это ведь мне решать, разве нет?
Она отводит взгляд, моргая.
— Я не хочу, чтоб ты что-то делал для меня.
— Вот незадача, лапочка, потому что, если ты хочешь остаться со мной, я сделаю все, что могу, чтобы убедиться, что ты можешь остаться здесь. Так что, только скажи. Одно твоё чертово слово и ты можешь оставаться здесь так долго, как хочешь.
— Это безумие, — тихо говорит она.
— И любовь заставляет тебя делать безумные вещи. Или, по крайней мере, так утверждают, но я начинаю думать что каждое гребаное клише - правда. Так что, просто признай это. Прими это. Будь безумной и делай эти немного сумасшедшие вещи.
— Я...я не могу, Лаклан.
Я стону, руки сжимают подушку. Я знаю что это абсолютно чертовски эгоистично просить ее отказаться от всего и остаться здесь со мной. Я знаю это.
— Если бы я мог переехать в Сан-Франциско, — медленно говорю я.
— Ни в коем случае, — говорит она.
— Ты действительно не хочешь, чтоб я был рядом с тобой?
Она берет меня за подбородок и заставляет посмотреть на неё.
— Послушай меня, — говорит она, глаза сверкают. — Ты прав, говоря что дома у меня не так уж много вещей, от которых надо отказаться.
— Я никогда этого не говорил.
— Это, правда, — говорит она. — У меня работа, которая мне не нравится, и я фантазирую, как брошу ее. И хотя у меня есть друзья, по которым я всем сердцем скучаю, и семья которую люблю больше всего на свете...я не знаю достаточно ли страха находиться далеко от них, чтобы удержать меня от отъезда. Но ни в коем случае, ни в каком вид и форме ты даже не должен рассматривать вопрос о переезде в Калифорнию. У тебя здесь карьера, и определенно чертовски хорошая карьера, и у тебя собаки и твоя благотворительность и так много всего остального хорошего. Если вообще говорить об этом, я буду единственной кому надо найти способ остаться здесь.
Моя грудь болит от возможности.
— Только скажи слово, пожалуйста. Скажи, что хочешь остаться, что ты попытаешься, и я тебе обещаю, обещаю тебе, я сделаю так, чтобы все получилось.
Она ищет мои глаза, переваривая все это. Я практически вижу, как крутятся колесики, взвешивая каждый вариант, так же как она делала в машине, когда я позвал ее сюда. Такое впечатление, что это было в другой жизни.
— Мне нужно подумать об этом, — говорит она. — Дай мне ещё неделю, и я буду знать наверняка.
Я тру губы и киваю.