– Я давно не слышала таких слов, это позиция расиста и женофоба.
– Ты вообще мало что слышала.
– Здесь вам не полицейский участок, мистер Кори.
– Но я-то полицейский. Тебе придется смириться с этим.
– Это значит, что ты намерен шокировать нас своими выходками?
– Да. Послушай, Кейт, я благодарен тебе за вмешательство – то есть я хотел сказать – за наставничество, – но через неделю я либо буду в секторе, работающем по ИРА, либо вообще уйду от вас.
Кейт ничего не ответила и занялась лимоном. Я посмотрел на нее. Лет тридцать, наверное. Блондинка, голубые глаза, светлая кожа, спортивная фигура, никаких украшений, легкий макияж. На мой взгляд – никаких изъянов, если не считать нескольких пятнышек перхоти на темно-синем блейзере. Наверное, в школе она занималась одновременно тремя видами спорта, принимала холодный душ, а в колледже организовывала спортивные состязания. Я ненавидел ее. Нет, не в прямом смысле этого слова, но просто у нас с ней не было ничего общего, за исключением, пожалуй, некоторых аналогичных внутренних органов. Трудно было определить ее акцент, и я вспомнил, как Ник Монти говорил, что ее отец работал в ФБР и семья жила в различных штатах.
Кейт повернулась и посмотрела на меня, а я посмотрел на нее и выдержал взгляд ее проницательных голубых глаз.
– Ты пришел к нам с отличными рекомендациями, – обратилась ко мне Кейт.
– Неужели? И кто же меня рекомендовал?
– Коллеги из отдела по раскрытию убийств.
Я промолчал.
– А еще Тед и Джордж, – добавила Кейт и кивнула в сторону «болвана и олуха».
Я едва не поперхнулся кофе. Непостижимая загадка. С какой стати эти двое могли сказать обо мне что-то хорошее?
– Они не в восторге от тебя, но ты произвел на них впечатление в ходе того дела на Лонг-Айленде, – пояснила Кейт.
– Да, я тогда и сам себе понравился.
– Но почему же ты хочешь уйти из ближневосточного сектора? Если проблема заключается в Теде и Джордже, мы можем перевести тебя в другую команду в рамках нашего сектора.
– Я люблю Теда и Джорджа, но в действительности мое сердце принадлежит сектору по борьбе с ИРА.
– Очень жаль, потому что настоящие дела именно у нас. Можно сделать хорошую карьеру. А ИРА ведет себя в Америке очень тихо.
– Вот и хорошо. Меня не интересует карьера.
– А вот палестинцы и мусульманские группы представляют потенциальную угрозу для национальной безопасности.
– Да уж какую там «потенциальную», – возразил я, – вспомни взрывы в Центре международной торговли.
Кейт промолчала.
Я понял, что для сотрудников ОАС напоминание об этих взрывах звучит как фраза: «Вспомни Перл-Харбор». Разведка прохлопала ушами, но потом террористов отловили, так что получилось нечто вроде ничьей.
– Вся страна в страхе перед угрозой биологической, химической или даже ядерной атаки со стороны ближневосточных террористов, – продолжила Кейт. – Ты ведь понимаешь это?
– Понимаю.
– Поэтому все другие дела в ОАС считаются второстепенными. Настоящая работа идет в Ближневосточном секторе, а ты, похоже, человек действия, – с улыбкой закончила Кейт.
Я улыбнулся в ответ и спросил:
– А какое тебе дело до меня?
– Ты мне нравишься.
Я вскинул бровь от удивления.
– Мне нравятся вот такие неандертальцы из Нью-Йорка, – пояснила Кейт.
– Послушай, Кейт, у меня просто нет слов.
– Тогда подумай об этом.
– Ладно, подумаю.
Я взглянул на ближайший монитор и увидел, что рейс 175 авиакомпании «Транс-континенталь» из Парижа, который мы ждем, прибывает вовремя. И снова обратился к мисс Мэйфилд:
– Как думаешь, сколько это займет времени?
– Часа два или три. Час бумажной работы здесь, затем вернемся с нашим сомнительным перебежчиком на Федерал-Плаза, а там будет видно.
– Что будет видно?
– А ты куда-то торопишься?
– Да вроде того.
– Очень сожалею, что национальная безопасность мешает твоей личной жизни.
Я не нашел достойного ответа, поэтому сказал:
– Я большой поклонник национальной безопасности. Поэтому я в твоем распоряжении до восемнадцати часов.
– Да можешь уйти когда захочешь. – Кейт взяла свою чашку с чаем и присоединилась к коллегам.
А я остался на месте со своим кофе и задумался над предложением Кейт проваливать отсюда. Сейчас я был похож на человека, который, стоя среди зыбучих песков, наблюдает за тем, как тот покрывает ботинки, и гадает, через какое время песок доберется до носков. Однако он знает, что может удрать в любую минуту. К сожалению, когда я в следующий раз глянул вниз, то увидел, что песок добрался уже до коленей.
Глава 2
Сэм Уолтерс, сидя в кресле, подался вперед, поправил головную гарнитуру и уставился на светившийся перед ним зеленый экран радара. На улице сиял пригожий апрельский день, но этого не ощущалось в тускло освещенном, без окон, зале Нью-Йоркского центра управления воздушным движением, расположенном на Лонг-Айленде, в пятидесяти милях к востоку от аэропорта Кеннеди.
Остановившись возле кресла Уолтерса, начальник смены Боб Эшкинг спросил:
– Проблема?
– Да, Боб. Потеря радиосвязи, рейс один семь пять «Транс-континенталь» из Парижа.
Боб Эшкинг понимающе кивнул.
– Как давно нет связи?
– Никому не удается связаться с ним после того, как он покинул североатлантическую трассу вблизи Гандера. – Уолтерс взглянул на часы. – Уже около двух часов.
– Есть какие-то другие признаки наличия проблемы на борту?
– Нет. На самом деле... – Сэм внимательно посмотрел на экран радара. – Самолет развернулся на юго-запад при пересечении воздушных трасс у Сарди. Затем, согласно полетному плану, снизился на эшелон тридцать семь.
– Значит, свяжется через несколько минут, будет спрашивать, почему мы его не вызываем, – предположил Эшкинг.
Уолтерс кивнул. Отсутствие радиосвязи не являлось чем-то сверхнеобычным: частенько диспетчеры не могли связаться с самолетами, которые вели. Уолтерс и сам припомнил два-три таких случая. Наверняка через несколько минут кто-то из пилотов ответит: «Ох, прошу прощения...» – и объяснит, что у них был выключен звук, либо сбилась частота, либо произошло что-то еще менее существенное. Например, весь экипаж уснул... хотя этого они, конечно, не скажут.
– А может, оба пилота усадили себе на колени стюардесс и развлекаются с ними, – буркнул Эшкинг.
Уолтерс улыбнулся.
– Самое лучшее объяснение отсутствия радиосвязи, какое я когда-либо слышал, – это когда пилот сообщил, что он поставил поднос с обедом между креслами пилотов, а поднос надавил на селекторный переключатель и сбил им частоту.
Эшкинг рассмеялся.
– Очень простое объяснение для такой серьезной проблемы.
– Точно. – Уолтерс снова посмотрел на экран радара. – Курс у него нормальный.
– Да.
Вот когда с экрана пропадает отметка, подумал Уолтерс, тогда действительно серьезная проблема. Он дежурил в мартовскую ночь 1998 года, когда президентский самолет исчез с экрана радара на долгих двадцать четыре секунды и находившиеся в зале диспетчеры застыли от ужаса. Затем отметка снова появилась, и все облегченно вздохнули. Но была еще ночь 17 июля 1996 года, когда рейс 800 «Транс уорлд эйрлайнз» исчез с экрана радара навсегда... Уолтерс знал, что до самой смерти не забудет ту ночь. А в данном случае обычная потеря радиосвязи... и все же его что-то беспокоило. Слишком уж долго не было связи.
Сэм Уолтерс нажал несколько кнопок и сказал в микрофон по каналу внутренней связи:
– Сектор девятнадцать, я – двадцать третий. Нет связи с рейсом один семь пять «Транс-континенталь». Он движется к вам, через четыре минуты я передам его. Просто хотел предупредить вас заранее.
Выслушав ответ, Уолтерс продолжил:
– Да, наверное, у них какая-то неисправность. Их уже два часа на всех частотах вызывает все Атлантическое побережье. – Уолтерс хмыкнул и добавил: – Когда рейс закончится, пилоту придется написать столько объяснительных, что он почувствует себя Шекспиром. Ладно, свяжусь с вами позже. – Он повернул голову и встретился взглядом с Эшкингом. – Ты что-то хотел?