Густые серебристые заросли ристалищной ивы шумят под ветром. Он порывами угощает мой нос щедрым запахом полыни. Полынь здесь – повсюду. Куда ни кинь взгляд, но я сейчас смотрю гораздо дальше. Сосредоточенно щурясь от солнца. Солнце мне мешает, а еще шум листвы.
– Агата?.. Агата, что ты там видишь? – Ник, приплясывая под деревом, трет свой облезлый нос. В сторонке от него, у самого забора, мнутся Года и Ло.
– Вижу, – важно киваю я, глядя на Ника.
– И-и? – разевает он рот. – Где они обосновались?
– Вижу макушки трех и тыл одного. Еще двоих не вижу, – и вновь прищуриваюсь за высокий забор. – Залегли в лопухах правее старой колокольни.
– О-о, – теперь мой напарник чешет свой затылок и крепко задумывается. Процесс этот именно чесом затылка и знаменован. Если Ник просто в нетерпении, то трет нос. А для придания суровости сдвигает брови. Выглядит смешно и лично меня не впечатляет нисколько (я пару раз даже прыскала в ладошку, после чего данный прием ко мне вовсе применять перестали). А вот на других он, обычно, действует. Даже на Году и Ло.
– Ник, они решили пере… это…
– Что? – подпрыгивает тот под деревом.
– Пере-бази-роваться, – вспоминаю, наконец, нужное слово.
– И куда? – срывается к иве Года.
– А куда? Куда?.. Отползают на юг.
– Ага-та, – тоном нашего преподавателя по ориентировке протягивает Ник. – Агата, посмотри внимательно: сумка при них?
– Ага, – от «внимания» открываю я рот. А через три секунды еще и глаза выпучиваю. – Да так не честно!
– Тише, – шипят на меня уже все трое. – Что там?
– Они решили наш приз сами сожрать! Одни!
– Хобья сила, – сдвинув брови, усиленно чешет Ник затылок. – Та-ак. Заходить с тыла… чревато – могут уже успеть. Значит, идем напролом. Прыгай, я ловлю, – и вскидывает ко мне руки.
– Ой, – уже на изготовке, замираю я.
– Агата, ну, ты чего? – щурится на меня снизу Ло. – Вре-мя.
– Я… – и почему левитация лишь на третьем курсе? – Я…
Ник, по-прежнему с поднятыми руками, мне ободряюще улыбается:
– Агата, не бойся. Здесь – не высоко. Только сверху так кажется. И я – сильный. Словлю. Ну, давай.
– Ага, – киваю я ему. Потом еще раз, сквозь листву гляжу на вероломных «противников»… жрут, гады. И…
– Действительно, не высоко, – и, оглядевшись по сторонам (дама в платье на старой иве учебного ристалища – зрелище еще то), одернула свой наряд. Потом закрыла глаза… Что в наших жизнях изменилось?.. Задачи всё те же – отбить главный приз. А что для этого нужно? – Иду… напролом.
И пошла через родительский дом…
На крыльце меня поджидала Варвара. Сама не своя: руки трясутся, глазища распахнуты.
– Что у вас тут стряслось? – с ходу огласилась я.
«Не ребенок» не то икнул, не то всхлипнул:
– Ой, Агата. Там – такое. Такое.
– Да что «там»? – схватилась я за ручку двери.
– Они всё знают! – выпалила мне вдогонку Варя.
– О чем?
– О том, что Ник – в нашем мире. Агата, прости.
– Тебя пытали что ли? – склонилась я к испуганному лицу.
Варя затрясла головой:
– Не-ет. Сначала дядя Теофил прибыл. Он переживает за тебя и всё, о чем знает, тете Катаржине и дяде Людвигу рассказал. Про янтарь с бабочкой и про озеро Охранное.
– Та-ак. А потом?
– А потом тетя Оливет и дядя Роберт появились с большим арбузом. Они и раньше здесь бывали, да только без тебя. А потом тети Гортензия и Нинон. Они – последними.
– И с чего, вдруг, семейный слет?
Варя дернула плечиком:
– Не знаю… А, сегодня ж – воскресенье. А по воскресеньям мы всегда все вместе пьем чай. Здесь, в Бадуке или в Гусельницах. Только в прошлое – без вас с Ником. И, наверное, теперь очередь здесь пить.
– Понятно. А про…
– Ника? – пискнуло дитё и сделалось совсем несчастным. – Это – я. Агата, прости меня.
И как же всё не вовремя то!
– Варя, я простила и рассказывай.
– Правда, простила?
– Да!
– Ой!
– Варя… извини. Правда.
– Ну… тетя Оливет сильно заболела. И дядя Роберт за нее тревожится. Она плачет все время и говорит, что тебе сильно бегать и волноваться нельзя. И мне… мне, Агата, так ее жалко стало. Ну, я ей и сказала. На ушко. А она… Она руку к сердцу приложила и как заплачет опять. И все сразу про всё узнали… А потом меня тетя Нинон из гостиной увела наверх и сказала, чтоб я не переживала и она сама всё объяснит. Ну, почему ты про Ника молчала до сих пор. А я там сидела-сидела. И сюда потихонечку… Вот.
– «Вот», – сосредоточенно повторила я. – Ага. Так, значит… Ну, что, – и взглянула на Варвару. – Давай обратно наверх, а я…
– А ты? – прижала она ручки к груди.
– Объясняться. Если кто-то что-то еще недопонял. Все нормально, Варя, – но, как же не вовремя!
Хотя меня опередили. С объясненьями. И даже не Нинон – Эрик, красный, как рак в котелке, торчал у двери гостиной и явно мечтал свалить подальше.
– Всем здравствуйте! – с порога, под рыцарский выдох, заявила я. И обвела присутствующих взглядом. Последним задержалась им на Нинон. Та мне ободряюще-приветственно кивнула.
Папа же первым открыл рот:
– Доброе утро, дочь. И-и… как бы там ни было, вы с Эриком – большие молодчины. Я прав?
– Ты прав, Людвиг, – подтвердил от окна отец Ника.
Дядя Теофил крякнул в кулак, видно, тоже присоединяясь. Две сестры молча воздержались (кстати, а где госпожа Оливет?).
– Ну, а если я прав, – одарил папа взглядом мою родительницу в кресле. – Тогда говорите: что делаем дальше.
– «Агата, я держался, как мог. Про стеклодельню они – не в курсе», – скосился на меня мой подельник.
– «Мо-ло-дец», – скривясь, поощрила я его.
– Доча, ты ведь обещала нам не вмешиваться? – ненадолго ее молчаливого протеста хватило.
– А где госпожа Оливет?
– Я ее уложила наверху в гостевой. Доча…
– Агаточка, это ведь опасно, – всхлипнула из другого кресла тетка. – Я вот после той сцены у избушки в лесу до сих пор… грифон ночами снится. А тут…
– Так племянница ж – из Прокурата, а там мертвяками не удивишь, – встрял мой дядя.
– Ох, что ты говоришь, Теофил? Можно подумать, они некроманты, а не просто маги. Доча, ты на вопрос мой…
– И на мой, дочь.
– Агата, что дальше будем делать? Я больше сидеть и ждать не намерен. Мой сын неизвестно где и жив ли еще…
– Жив.
– Что?
– Доча, это – точно?
– Агата?
– «Ну, теперь – держись».
– Ник – жив, – мужественно выдохнула я. – И вчера мы с Эриком нашли новое место, где его стерегут.
– О-о…
– Агаточка! Так теперь надо…
– А ничего не надо!
– То есть, как? – подался от подоконника отец Ника. – То есть…
– Я все сделаю сама.
– А вот таких «сдвигов» на почве беременности ни у одной в нашем роду не было, – проникновенно констатировала мама. – Ты просто чокнулась, доча.
– А пусть даже и так, – согласилась я. – Пусть я «чокнулась». Но вам всем, и тебе, Эрик, дальше – нельзя.
– Это почему же? – сузил он глаза.
– Потому что, в случае неудачи на финише будут даже не Грязные земли…
Три секунды я наслаждалась тишиной. И за эти мгновенья тоже страстно пожелала свалить подальше, но потом:
– Вот это да! Дочь – не смешно!
– Нет, она точно чокнулась! Надо ее дома запереть!
– Агаточка, как же так?
– Ну, ты даешь. До конца, так до конца.
– Всех прошу помолчать!!!
– Вот спасибо, господин Роберт. Ну, мы пошли.
– Куда? – «поймал» он меня уже в развороте. – Агата, ответь мне на другой вопрос.
– Я вас… слушаю, – тяжко вздохнула я.
Отец Ника перевел взгляд с улицы за окном мне в глаза: