– Угу, – прищурился по углам Эрик. – Хотя удостоверения наши… даже не спросила. Особенности деревенского фактора?
– Так точно. Бумажкам здесь верят мало. В основном глазам. Так что, постарайся изобразить ими преданность ремеслу ковроделья.
– Ковроткачества.
– Что? Да какая разница?
– Ну, не скажи. Мы ж с тобой – газетные профессионалы.
– Ой… Что-то меня и от тебя… тошнит.
– А может…
– А вот и квасок! Холодненький. С медком, мятой.
– Я передумала. Можно и мне его? – ушла прямо из-под рыцарского носа большая кружка в испарине. – А ты, Емельян, пока начинай. Интервьюируй госпожу Лукеру.
– Чего ему со мной?.. О-ох, прости Господи наши грехи.
И процесс получения информации, наконец, пошел…
Через час с четвертью мы владели ей не хуже начинающих подмастерьев, освоив такие термины, как «подрунивание» (относительно шерсти), «свойлачивание» (как характеристика качества ковра), «лизунцы» (в виде залога здоровья овец), но до нужной нам «тропки на бугор» так и не дошли. Пришлось сворачивать вновь:
– А скажите, госпожа Лукера, вы тоже в своих коврах придерживаетесь традиционных мотивов?
– Чего-чего? – открыв рот, поинтересовались у меня. – Я песни, когда тку, девушка, не пою.
– Ой, я про рисунок на ковре. Ну, местное попереченское «клеймо».
– А-а, – еще шире открылся у интервьюентки рот. – Ну, а как же? Придерживаюсь. Такое у нас правило, чтоб, значит, были.
– А что именно «были»? – нахмурил Эрик лоб.
– Так эти деревья с бугра. Закрученные сосны да березы.
– Закрученные? – заинтересованно оторвалась я от блокнота. – А как это?
Тетка Лукера после паузы выдохнула:
– А вот так… Вывихами да колесами. Дурной у нас лес на бугре. И место там дурное. Но, опять же, памятное. Был специалист из вашего музея в Куполграде пять или шесть лет тому назад, так он всё там излазил и сказал, что закрутила те деревья енергия. Сила, значит.
– Ага, – теперь открыла рот я. – Сила? А как она себя проявляет?
– Ну-у, – надула щеки тетка Лукера. – Как она себя… – и, вдруг, подпрыгнула на стуле. – А вот еще наша с мужем заслуга: мы свои ковры пропитываем особенным раствором. И они тогда не блекнут много лет… Чего ты не записываешь?
– Я пи-шу, – почесала я за ухом карандашом.
– Госпожа Лукера, – спешно вступил Эрик. – а если мы в нашей статье допустим такое… лирическое отступление? Так сказать, «местную легенду», которая придаст ей дополнительный колорит? Ведь у каждой деревни в Ладмении есть подобные истории. А у вас – «закрученный энергией лес». Не могли бы вы поподробнее о нем рассказать?
– А вот не могла б! – вскинулась та неожиданно резко.
– Почему? – выразил удивление Эрик.
– А не могла б и всё! И, знаете что, ребяты?.. Давайте ко я вас к другим своим коллегам отведу? У меня время приемов закончилось. Пора за работу браться.
– Ага? – недоуменно переглянулись мы с рыцарем. – Ну, хорошо. Давайте, – и вслед за подскочившей от стола хозяйкой, направились прямиком к двери…
Дальнейшее наше шествие по Поперечке стало сильно смахивать на игру войлочным мячом от двора к двору. Хотя мячей было два: я и Эрик, а желающих нас запнуть в ворота конкурента сильно прибавилось. В противовес развернутости ответов. Да мы даже вопросы свои задавать в конце концов перестали, лишь наблюдая данное действо со стороны. При этом на лице Эрика все чаще читалось желание клеймо свое прокуратское, все ж, предъявить. Я же лишь крутила головой и внимательно слушала:
– Соседка! Тут к тебе корреспонденты пришли! Из газеты будней! Открывай!
– А чё им надо?! – из-за очередных ворот к очередному нашему проводнику.
– Коврами твоими интересуются и откуда на них кривые деревья растут?!
– А-а! Ничё не знаю! Да это и не деревья вовсе, а… – на этом месте дверь в заборе обычно открывалась. – А давайте я вас до соседа своего провожу?
– Не надо!.. Уф-ф… – рядом с девятым низким палисадником, опустилась я на теплую пустую лавку. – Мы сейчас… в храм.
– Зачем это?! – удивленно уставились на меня оба наших проводника.
– Исповедоваться, – медленно, сквозь зубы оповестила их я…
Еще через шесть секунд пространство вокруг лавки благостно опустело…
– Ну и что ты обо всем этом думаешь?
Эрик густой широкой тенью навис в аккурат надо мной. Я с прищуром подняла глаза вверх:
– Пока рано… делать выводы, – и подскочила с лавки. – Пошли.
– Куда? – отпрянул он в сторону.
– Как это, «куда»? В местный храм… Так ты со мной идешь?
– Иду, – буркнули за моей спиной. И дальше с выразительным сомненьем осведомили. – Полностью сейчас на твой опыт… полагаюсь.
Ага. И на зуд в плечах. Хоть об забор их чеши… Тысь моя майка…
«Местный храм», это было сказано с большой долей лести попереченскому жилью Бога. Да мы его еще с бугра прекрасно разглядели. Что же до самого здешнего Батюшки, то и он в свой «антураж» вливался весьма гармонично. Худенький, востроглазый, с жидкой козлиной бородой, напомнившей мне канцлера Исбурга (будь у него сводный брат от отца-гнома). Хотя к священникам, особенно православным, отношусь… хорошо. Не из-за семи лет, прожитых в Бередне. И даже не благодаря знакомству с одним лопоухим Святым (он, впрочем, католик), а сразу после беседы куполградского Отца Сергия с Варварой. Когда на вопрос дитя о своей «нечистой сути», тот сказал: «Иметь в отцах демона, а матерью ангела, значит быть обычным созданием, живущим на земле. Ибо жизнь наша и есть вечные метания души меж добром и злом. Так иди и просто живи». Прекрасные слова. И, главное, проще не скажешь…
– Добрый день, Батюшка. Извините, что отвлекаем от колки дров. Мы к вам… за советом, – вот и я решила вести себя также без затей.
Местный священник от такой новости пораженно расширил глаза:
– Ко мне?
– Так точно. К вам.
– Ну, проходите, – и, бросив топор в траву, суетливо одернул выцветшую до серости рясу.
Я прямо напротив, у крыльца, замерла:
– А ничего, что с непокрытой головой?
– Ничего, – взмахнул он ладошкой… Да. Видно давно сюда никто с такой оказией не заходил. – Бог всех слышит и в любом нашем обличье.
Внутри храма оказалось на удивление чисто и даже уютно. Правда, без знаменитых местных ковров на плитах пола. Зато с веселыми домоткаными половиками. Как дорогами: прямо к алтарю, правой иконе за здравие и к левой – за упокой. Однако трескучие свечки торчали сейчас лишь по центру. Целых три. Мы уселись на широкой скамье под окном, справа от входа.
– Кх-х, – от неловкости кашлянул в кулак Эрик.
Батюшка сложил на коленках руки:
– Я вас слушаю.
– Говорю… И у меня вот какой вопрос: что здесь происходит?
– В каком смысле? – дернул священник бородой.
– В смысле вменяемости вашей паствы. Мы сами – не здешние. И прибыли сюда по важному делу, но, ощущение сразу сложилось, будто все вокруг тронулись в уме. Нет, я, конечно, понимаю специфику конкурентной борьбы и личных неприязней, но, чтобы вот так массово ненавидеть и бояться?.. Батюшка, объясните. Кто, кроме вас?
А вот теперь они кашлянули оба разом: и священник и Эрик. Но, раз вопрос я задала первому…
– Что я могу вам сказать, дочь моя? – неожиданно проблеял тот.
– Правду, – вскинула я брови. – Мы же – в Божьем храме, а вы…
– А я здесь еще и живу.
– То есть?
– А то и есть… – скосился он в правую пеструю «дорогу». – Дочь моя… я малодушен, признаюсь вам, ибо правы вы: кто кроме. Я малодушен. И я… тоже боюсь. Но, не за себя. За души всех, живущих здесь. Ибо, когда затянется беспросветно тропка от Поперечки в эту дверь, не будет им дороги и в царство Отца нашего.
– И как скоро она «затянется»? – подал голос Эрик.
– А уж не долго ждать, – вздохнул, обернувшись к нему Святой Отец.
– Так ждете то вы чего?
– Чего я жду, дочь моя?.. Да уж точно не комиссии из Синода. Жаль мне их.