Сначала мы опять поехали в Австрию, так как я хотел перед пересечением границы Федеративной республики проконсультироваться со своими адвокатами. Спустя несколько дней после нашего приезда из Москвы стало известно, что я сделал остановку в Вене, и пресса устроила прямо-таки адский спектакль. Чтобы остановить весь этот шум и гам, я обратился к венским властям и сообщил, что в обозримое время намерен покинуть страну.
24 сентября 1991 г. я пересек границу в Байериш Гмайн, где федеральный прокурор, напротив которого мне предстояло много месяцев сидеть в зале суда, уже ждал меня. По его лицу было видно, как он торжествует, наконец добравшись до меня. В небольшом отеле в присутствии моего адвоката он предъявил ордер на арест и задержал меня. На двух бронированных “мерседесах” нас везли в Карлсруэ, мимо моего родного города Штутгарта, который я не видел с 1933 года.
Следственный судья в Карлсруэ аннулировал приказ об аресте с некоторыми условиями, однако федеральный прокурор немедленно подал протест сенату Федерального суда, который отменил предписание следственного судьи и, в свою очередь, предписал мой немедленный арест. Так незадолго до полуночи этого насыщенного событиями дня я оказался в качестве подследственного в тюрьме Карлсруэ в одиночной камере с двойной решеткой.
Через одиннадцать дней тюрьмы меня отпустили, но за такой огромный залог, который я смог внести с большим трудом и лишь благодаря солидарной помощи друзей. Освобождение сопровождалось еще некоторыми каверзными условиями.
В тюрьме Карлсруэ я прочитал в газетах слова министра юстиции Кинкеля, сказанные к первой годовщине объединения: в немецком объединении, сказал он, нет ни победителей, ни побежденных. Берлинская судебная палата настолько убедительно обосновала свои сомнения о соответствии обвинений против моих сотрудников международному праву, что она обратилась в Федеральный конституционный суд, потребовав принять принципиальное решение относительно законности подобных процедур. Другие же суды выносили приговоры. Таким образом, господствовала правовая неразбериха.
Как и при решении многих спорных проблем, возникших после объединения, в моем процессе речь шла в конечном счете о принципиальном вопросе: было ли воссоединение объединением двух суверенных государств или поглощением одного государства другим, при котором побежденный подчиняется победителю?
Уже до моего процесса, а тем более во время судебных заседаний усиливались критические голоса общественности. Даже бывшие противники из западногерманской разведывательной службы выражали свое недоумение. Хериберт Хелленбройх, бывший президент БНД, заявил: “Процесс против Вольфа я считаю противоречащим конституции. Вольф занимался разведкой по поручению тогдашнего государства… Обвинять его теперь… в измене родине лишь потому, что его можно схватить, — такое трудно доступно пониманию. Эта как бы имеющая обратную силу возможность подвергнуть аресту равносильна принятию уголовного закона, имеющего обратную силу. В обвинении каждого, кто шпионил в пользу ГДР, в измене Федеративной республике есть своя логика, но логика очень странная”. Нечто подобное можно было услышать и от бывшего шефа военной контрразведки адмирала Эльмара Шмелинга, который к тому же вообще ставил под вопрос существование разведывательной службы после окончания холодной войны.
По прошествии семи месяцев мой процесс в Верховном земельном суде в Дюссельдорфе поздней осенью 1993 года близился к концу. Были выслушаны более тридцати свидетелей и экспертов, зачитано множество документов. Позади судейских кресел грудились штабеля папок. К тому, что было уже известно, не добавилось ничего нового. Лишь в начале процесса был приобщен единственный неизвестный эпизод — Топаз. Во время процесса был раскрыт и арестован Райнер Рупп, наш главный источник в штаб-квартире НАТО в Брюсселе. По этому и другим арестам наших источников в Федеративной республике я понял, что содержащиеся на дискетах картотеки с наиболее секретными данными нашей разведки попали через ЦРУ в руки западных служб, которым удалось расшифровать эту информацию. Потом я узнал, что один прежний сотрудник нашей разведки выдал кодовые имена наших брюссельских источников 1990 года западногерманской разведке, которая с помощью заложенной в дискетах информации смогла идентифицировать Топаза.