– Дяденька гимназист, – повторил малец, – дозволите спросить?
Петя таким обращением был несколько ошарашен, но нашел силы, даже несмотря на то что я прыснула от смеха, ответить серьезно:
– Спрашивай, конечно.
– Вы, дяденька, как полагаете, меня могут в гимназию взять учиться? Я читать-писать-считать умею!
Он так и протараторил в одно целое: «читать-писать-считать».
– Врать не буду, – чуть подумав, ответил Петя. – Потому что не знаю, насколько хорошо ты все это умеешь. И потом, почему в гимназию? Есть и другие школы.
– Дык там рисовать не учат. И про астрономию.
Такого ученого слова, как астрономия, я от него услышать не ожидала и посмотрела на говоруна с симпатией и уважением.
– Отчего же не учат? Учат, – ответил не менее меня пораженный дяденька гимназист. – Впрочем, я про гимназию узнаю и тебе ответ передам. Хотя, как мне кажется, тебе в реальное училище правильнее поступить будет.
– Вон оно чаво!.. – протянул мальчишка.
– А ты, случаем, не Степан Иванович? – спросила я.
– А тебе отколь ведомо? – не слишком уважительно поинтересовался он вместо ответа. Похоже, для него авторитетными людьми были лишь те, кто носил гимназическую шинель.
– А мне многое ведомо, – ответила я. – К примеру, что это ты утром монахиню убитую нашел.
– О том все знают, – фыркнул Степан.
– Ты скажи, уж будь любезен, – попросила я ласково, – не видел ли ты еще чего странного?
– А когда?
– Вчера вечером или сегодня с утра. Вот ты, после того как про находку свою страшную в монастырь сообщил, что делал?
– Поревел малость да домой пошел, – без тени смущения сообщил Степка. – Но по дороге. По тропке забоялся.
– Вот. Не видел ли чего-нибудь на дороге странного?
– Да чего ж там странного? Ну возок видел, так возок на дороге разве странно?
– Чужой возок?
– Да уж не наш.
– Степан Иванович, – строго потребовала я, – ты представь себе, что тебя полиция расспрашивает. И отвечай подробно.
– Это ты, что ль, полиция? Ладно. С подробностями расскажу. Я туды шел, – махнул он рукой, указывая направление. – Там наша улица к дороге выходит. Возок же дальше стоял. Он с дороги трошки съехал и в снегу увяз. Оттого что возница там был дурной. Вот!
– А это ты отчего решил?
– Что дурной? Так умный бы попридержал лошадь на повороте и не съехал бы в сугроб. А после не стал бы ее заставлять напрямки на дорогу возок вытаскивать, умный бы вперед ехал и вбок помаленьку принимал. Меня батя и то таким делам обучить успел.
– А ты слыхал про то, что вчера княгиня в монастырь приезжала? – спросил Петя. – Это не ее возок, случаем, был?
– Скажете тож! У княгини карета была, токмо на полозья поставленная. И тройкой запряжена! Я ту карету со всех сторон смотрел, хоть кучер и грозил плетью. Да я не пугливый. Опять же кучер шутковал для порядку. Я только карлицу боялся, оттого близко не подходил. А кучера чаво бояться-то?
– Какую карлицу? – хором спросили мы.
– Дык! С княгиней бабки какие ни на есть страхолюдные были. А страшней всех карлица. Ростом с меня, а старая совсем. И лицом почти что черная.
Мы переглянулись с Петей. Но про карлицу я спрашивать не стала, а спросила о другом:
– Карету ты хорошо рассмотрел. А возок запомнил?
– А хочешь рисунок сделаю? Пошли за ворота, на снегу начерчу!
– Да зачем же на снегу, – остановил его Петя, достал из кармана блокнот и карандаш, протянул их Степке. – На бумаге рисуй.
Степка недаром интересовался про уроки рисования в гимназии, рисовать у него получалось здорово. Правда, он понятия не имел, что такое перспектива, и возок нарисовал хорошо и понятно, но в обратной перспективе. А еще он изобразил нечто вроде метлы на самом краю листа.
– Вот, дяденька, держи! – протянул он блокнот Пете.
– А это что такое? – спросил Петя, указывая на веник.
– Хвост. Лошадка у меня не поместилась, только хвост, – пояснил художник.
Мы с Петей едва сдержались. Если не считать хвоста, рисунок был хорошим. Главное, видно, что возок похож на монастырский, привезший нас сюда, но кабинка на нем совершенно другой формы. Очень непривычной, я такой в городе ни разу не встречала.
Петя вырвал листок с рисунком из блокнота, а сам блокнот и карандаш протянул Степке.
– Держи. Это тебе за помощь.
– Благодарствуем! – солидно ответил тот, принимая подарок. – Вы уж про гимназию разузнайте, а то ведь забудете.
– Не забудет, – пообещала я за Петю. – А вот и наш возок. Давай прощаться, Степан.
– До свиданьица, – поклонился рисовальщик и, видимо для солидности, добавил: – Мне тож пора. На урок!
Прежде чем усесться, я обратилась к вознице:
– Иван Поликарпович, не доводилось ли вам где-нибудь встречать вот такой возок?
– Ага! – сказал тот, разглядывая рисунок. – Степка малевал? Подумать надо. Пока едем, авось и вспомню.
– Я еще хотела спросить, когда ворота монастыря запирают?
– После вечерней молитвы. А к заутрене отворяют. Так едем?
– Едем, но сначала завернем в обратную сторону. Вы там след, от дороги к монастырю идущий, увидите, так остановитесь.
– Опять-снова следы ковырять станете? – неодобрительно покачал головой Иван Поликарпович. – Охота руки морозить?
Ковыряние снега дало следующий результат: дорожка была протоптана туда и обратно взрослым мужчиной, обутым в сапоги. Все это вытекало из размеров сапога, оставившего след. А из того, что эти следы были занесены снегом даже в большей степени, чем следы убитой монахини, выходило, что оставлены они раньше. Но не намного раньше. Мы немного поспорили, насколько и сошлись на том, что время это может разниться от четверти часа до целого.
Мы подвели предварительные итоги. Получалось, что рано утром кто-то, подставив к стене лестницу, через эту стену общался с человеком, который, скорее всего, приехал в нарисованном Степкой возке. Том самом, что позже застрял, съехав с дороги. Пассажиров возка, если это не совпадение, во что мы не верили, должно было быть минимум двое: обычный с виду мужчина и некто с обувью детского размера.
Мы так увлеклись обсуждением, что не заметили, как наш транспорт остановился, и вздрогнули от неожиданности, когда распахнулась дверца.
– Вспомнил, – сообщил нам извозчик. – Про возок то есть. Аккурат тут его видал, у станции. Вот, думаю, и остановлюсь, вдруг вам смотреть захочется.
О том, что интересующий нас возок мог остановиться у железнодорожной станции, мы как-то не подумали. И сначала даже расстроились, решив, что наши подозреваемые успели уехать на поезде. Но, войдя в здание вокзала, узнали, что поездов сегодня нет и завтра не будет. А вот послезавтра отправится пассажирский состав до Москвы и другой через Красноярск до Иркутска. А за билетами, как сказал кассир, народу приходило много, всех не упомнишь.
Так что два дня на поиски возка, точнее его пассажиров, у нас были. Во всяком случае, на поезде они в эти дни не уедут.
Расстались мы с Петей возле почтамта. Ему было очень близко до дома, да и мне недалеко, но прежде я хотела зайти на почту, узнать, нет ли нам с дедушкой писем или других сообщений. Зашла я не зря, было письмо от маменьки. Даже не письмо, а целый пакет, в который было вложено письмо, модный парижский журнал и газеты, тоже французские. Но я это узнала, уже придя домой и вскрыв пакет.
4
«Mes chers[10]…
Ну вот, до того «офранцузилась», что родным отцу и дочери по-французски пишу. И что забавно, писалось бы мое письмо в Москве или ином российском городе, это французское обращение было бы и уместно, и привычно[11]. А в Париже оно показалось чужим.
Написала пару пустых строчек и собралась с духом, чтобы попросить у вас прощения. После Володиной гибели я оказалась в какой-то пустоте, и вдруг выяснилось, что есть что-то, эту пустоту способное заполнить. И я сломя голову кинулась на сцену.
Нет, конечно, помнила я о вас ежечасно и ежеминутно. И разлуку нашу переживала. Но на какое-то краткое время вы стали для меня самую чуточку менее важны, чем сцена. А это неправильно.