– Скажите, а кто придумывает названия для планов? – Время было неподходящее, но нужно было хоть как-то загладить произошедшее. – Это вы, министр?
Лёгкая тень улыбки пробежала по сморщенному временем и заботами лицу.
– Ни в коем случае, господин Президент. Этим занимаются в Штабе. Я работаю с тем, что приходит он них.
После этих слов дверь закрылась, Натан Гершель откинулся в своём кресле и уставился на потолок. Если приглядеться, то можно было разглядеть трёх мух, снующих вниз головой. Они перебирали маленькими щетинистыми ножками, водили по сторонам хоботом и небольшими прыжками меняли точки ползания.
В коротко стриженной голове Гершеля появилась очередная безумная идея – неплохо было бы стать мухой и просто так без особой цели, отсутствие которой и является смыслом существования, ползать по потолку и внимательно изучать его трещинки. Отжить свои двадцать восемь дней и уступить место ничем неотличимому потомству, не обременять себя обязанностями, не брать ответственности и не становиться тем, с кого спрашивают.
Он не придал значения тому, что количество мух совпадает с числом участвующих в партии Президентов, но интуитивно огляделся по углам в поисках поблескивающей в лучах солнца паутины, в центре которой притаился поджидающий своих жертв охотник. Это был Президентский кабинет, поэтому здесь не могло быть паутины, но Гершель знал, что она присутствует. Его успели одурманить, он оказался связанным по рукам и ногам, и ему было не избежать встречи с прожорливым пауком.
С этим нужно было завязывать, фантазии, как и авантюры, абсолютно не вписывались в мир, где ставками в карточной игре были целые города, а самым большим запасом оружия массового поражения владел двинутый тип с непомерным эго и манией величия.
Оторвавшись от мух, он взял в руки пистолет. На этот раз дуло было направленно в пол, а Натан занимался тем, что разряжал его. Впервые в жизни он изменил собственной привычке – отложил в сторону разряженное оружие, ему больше не хотелось крутить его в руках. Он сказал министру, что ему нужно разобраться с некоторыми вещами, и захотел, чтобы это в действительности оказалось так. Никаких дел у него было. До конца недели он был свободен как листовка, прибитая гвоздём к столбу.
"Хмм… А всё же интересно: помышляют ли мухи о самоубийстве? Или к этому нельзя прийти за двадцать восемь дней?"
***
Ему не доставало привычного пистолета, поэтому вместо того, чтобы чувствовать в ладони успокоительную тяжесть, он мял собственные пальцы. В первом кону ему повезло, однако это его настораживало.
Натан наблюдал за неуверенными движениями Ромуло, за трясущимися пальцами, из которых только чудом не выскальзывали карты. У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, будто у Джабара тремор, но на деле ничего такого у него не было. И Гершель знал об этом. Как и его коллега Грабис, несколько раз он втягивал в себя воздух, но никаких следов алкоголя не улавливал. Если Ромуло и был пьян, то точно не от алкоголя.
Неумолимо приближалось время блайндов, а значит, в скором времени ему нужно было назвать новые города.
Рансхофен, сидящий прямо напротив него, несколько раз поправил свой зачёс и теребил рукав рубашки, выступающий из-под старого пиджака. По всему было понятно, что диктатор тоже захвачен азартом больших ставок, он дёргался, словно сидел на куче раскалённых углей, и лишь собственное безумие заставляло его продолжать совместную пытку. Пару минут назад он потерял один свой город, и Гершель был уверен, что в этом кону Рансхофен снова не сбросит карты.
– Что же вы медлите, господин Гершель? – Диктатор едва повернул своё противное личико в сторону Натана, а затем вновь обратился к перемешиваемой колоде. – Малый блайнд сам себя не поставит, а вы всё никак не можете его сделать. Не заставляйте же нас нервничать, а то народ и так возбужден сверх меры.
Он пришёл в полный восторг от собственной остроты и поспешил прикрыть нижнюю часть лица белым носовым платком, который извлёк из кармана пиджака. Если выходившие из-за платка звуки были смехом, то Натан не захотел бы жить в стране, где диктаторы смеются подобным образом. Это был даже не смех, а какое-то сухое прысканье, как будто ночью в лесу переламывались сучки. "Кхх… кххх… кхха…"
– Сахнин. – Опять же Гершель назвал уже заготовленный вариант, и снова, как в прошлом кону, Рансхофен повернулся в его сторону и сдвинул брови. Его губы пришли в движение, словно великий диктатор пытался пережевать труднопроизносимое слово, но так ничего и не сказал.
Эта немая сцена не прошла незамеченной со стороны Гершеля.