Ассоциации с собакой представились ему чересчур живыми, что он решил переменить объект внимания. Обшаривая глазами тёмную комнату, он намеренно избегал смотреть на подвижного человечка, от которого так и разило энтузиазмом (ровно, как и потом). Как оказалось, помимо трёх представителей трёх государств в комнате находился ещё один мужчина. Грабис совершенно не обратил на него внимания, и лишь нервный тик, заставляющий его поминутно оглядываться, позволил различить ещё одну фигуру.
Человек стоял совершенно неподвижно, света было недостаточно, но Йоханайн был уверен, что на нём надета форма серого цвета, а в тусклых лучах неярко подсвеченной карты мелькают звёздочки погон. Присутствие этого человека и армейская карта, смаштабированная по границам четырёх стран, недвусмысленно напоминали о цели их собрания. Рассматривая хорошо известные ему границы, Грабис понимал, что всё происходит в действительности. В животе перекатывались черви, очень хотелось блевать, но это всё равно бы ничего не исправило.
Рядом с застывшим серым человеком располагалась маленькая клавиатура, которой ему предстояло воспользоваться в ближайшее время. Йоханайн поднёс трясущуюся руку к воротнику и скорее надорвал, чем расстегнул пуговицу.
С правой стороны до него продолжали доноситься влажные звуки растягиваемых суставов, они подливали масла в его непотухающий огонь паники, ему хотелось, чтобы его сосед (Президент Гершель) прекратил это, но ведь и ему нужно было как-то выпускать внутреннее напряжение.
Когда-то, как сейчас казалось миллиард лет назад, до первой седины, до президентского срока, до этой проклятой комнаты, которая для многих станет могилой, Грабис получал техническое образование. В его дипломе значилось: "Инженер-конструктор" и через его голову прошло много различных предметов, весьма туманно связанных с его дальнейшей жизнью. Среди прочих непонятных терминов ему встречался и "внутреннее напряжение", который всегда представлялся некоей абстракцией, которой невозможно было подобрать образ. Как металл может испытывать внутреннее напряжение? Спустя несколько десятков лет, посвятив жизнь совершенно иному, ему вдруг удалось подобрать наглядную визуализацию для этого явления. Достаточно было повернуть голову вправо и наблюдать за проминаемыми пальцами Гершеля.
У Йоханайна ужасно чесались подмышки, у него свербело в паху, ему хотелось облизаться, но ничего из этого он не мог себе позволить. Тут точно были установлены камеры, транслирующие тёмную комнату в прямой эфир. Все станции, на всех экранах тысячи городов показывали невзрачный стол, четверых мужчин и один пока не занятый стул, Грабису больших усилий стоило удерживать себя в руках, и собственная гордость была одной из тех нитей, что не давали ему провалиться в бездну поднимающегося из живота безумия. Он был Президентом (пусть и не самым лучшим), он был лицом нации (пусть и не самым привлекательным), и по ту сторону экранов люди ждали от него решительных действий. В этой игре у него не получится остановится на середине, а потому он до последнего собирался подавлять собственное малодушие. Хотя бы из-за того, что за каждым его действием очень пристально наблюдали крайне заинтересованные в этом люди.
У него был способ успокоиться, у него был маленький островок уверенности в захлестнувшем мир потоке диктаторской самовольности, смешанной с крайней степенью помешательства, нужно было только залезть рукой в нагрудный карман… Но вместо этого Йоханайн лишь провёл влажной ладонью по ткани кармана, проверяя хранящийся там гарант собственной уверенности. Всё было на своих местах.
Борясь с собственными трусливыми демонами, пытаясь не обращать внимания на истязания Гершеля, Грабис неуловимо возвращался к стоящей возле стула фигуре. По сравнению с замершим по стойке смирно солдатом она представляла другую крайность. Маленького, щуплого человечка распирало от желания, он ежесекундно вздрагивал, оттягивал самый краешек рукава, смотрел на часы и несколько мгновений наблюдал за движением стрелки, потом это ему надоедало, и он принимался теребить пуговицы своего весьма скромного пиджака, который никак не вязался с его самомнением. Однако в нём не чувствовалось ни грамма напряжения, словно главной причиной его мучения было ожидание, а не та идея, заставившая Президентов соседних государств бросить свои дела и принять его предложение.