Через некоторое время с неба действительно посыпался дождь, состоящий всего из одной стальной капли.
Сахнин, Ришон-ле-Цион, Реховот стали пеплом. В радиусе нескольких десятков километров от них не осталось ни единого дорожного знака, ни единого указателя, отмечающего положение города.
Камень, бетон, дерево, металл – всё обратилось в огромные кучи бесцветного вещества, лишённого каких бы то ни было свойств. Единственное, что могла серая пыль – это напоминать о недавнем прошлом, да ещё издавать неприятный шум под действием потрёпанного ветра.
Неудивительно, что даже ветер стал здесь совершенно другим, помимо того, что человек вынудил его двигаться в совершенно незнакомом направлении, так теперь он ещё нёс в себе мельчайшие частички глобального несчастия, перетаскивая с места на место траурную атмосферу больших разрушений и ненужных жертв.
Даже солнце отвернулось от печального и угнетающего вида развалин, оно еле пробивалось сквозь толщу пылевых облаков, слабо просвечивая из зенита, видимо не желая касаться тёплыми лучами выжженной пустоши.
Десять городов сменились братскими могилами, некогда оживлённые места и шумные улочки уступили место тишине и покою. Но тишина эта была не той тишиной, которую приятно вкушать, а покой граничил с комой, из которой уже не было шансов выйти.
Лишь потрёпанный ветер продолжал бесконечное перекатывание пепла, праха и пыли, и, если вслушаться, то в этом звуке можно было различить шорох тасуемых карт.
***
Йоханайну Грабису совершенно не хотелось прикасаться к картам, которые уже успели принести столько несчастий, тем более, ему не хотелось замешивать их для нового розыгрыша. Последнего розыгрыша, хотя он всегда предпочитал слово "крайнего".
Но от него ждали этого действия, он должен был донести свой крест до самого верха. Грабис, полный отвращения, протянул руки в сторону Гершеля, который собрал все карты в кучу, и принялся компоновать её в ровную колоду. Прохладный пластик в его руках не в первый раз за вечер вызвал неприятные ассоциации с собачьим языком, вот только в этот раз этих языков было пятьдесят два, и каждый из них норовил прикоснуться к его потным ладоням.
Есть вещи, которые нужно начать пораньше, чтобы быстрее закончить. Крайняя партия относилась именно к таким.
Первая карта раздачи легла перед Рансхофеном, и тот слегка наклонил голову, но Грабис уже не обращал внимания на его манерность, он знал, что ему нужно было раздать восемь карт, а затем выложить ещё пять, и после этого его мучения закончатся. После Рансхофена он выложил карту перед Ромуло, на первый взгляд ему сейчас было намного труднее, чем Грабису, Джабар дышал с неровными интервалами, пытался держать глаза открытыми, а его лицо словно осунулось, и кожа стекалась в район подбородка. Йоханайну было абсолютно всё равно, он лишь должен был выполнить свои функции до конца.
Гершель, казалось, вообще не обратил внимания на полученную карту, он очень сосредоточенно всматривался в некую точку на столе, и это занятие целиком поглощало его. Йоханайн оставил свою карту, хотя относился к ней совершенно безразлично, он принял собственный грех – гордость и верил, что крайняя партия ничего не изменит. Следуя за направлением часовой стрелки, он раздал ещё четыре карты.
Впервые за игру малый блайнд оказался у Рансхофена. Граф очень долго изучал собственные карты, его никто не торопил, потому как каждый радовался небольшой заминке. Слышались только хрипы со стороны Ромуло, он всё ближе подходил к той границе, за которую можно зайти, но невозможно вернуться.
– Бохум. – Прервал тишину Рансхофен и внёс первую обязательную ставку.
Малый блайнд был сделан, пришёл черёд большого. Одной только левой рукой Ромуло перевернул свои карты и усмехнулся. Гримаса, отразившаяся на его задыхающемся лице, имела мало похожего с общепринятым понятием о счастье, но именно его и испытывал в последние минуты жизни Джабар. Возможно, свет из иных миров уже окутывал его глаза и позволял заглядывать в будущее, ибо он знал исход партии. И видел концовку.
– Моим городом будет Жуис-ди-Фора… и подавитесь вы своими ставками.
Джабар загнулся в приступе кашля, его организму не хватало сил сопротивляться, сердцебиение и дыхание постепенно замедлялись.
Натан Гершель смотрел на свою "руку" и испытывал противоречивые чувства человека, стоящего на самом краю обрыва: с одной стороны ему хотелось остаться на твёрдой земле, но одновременно и тянуло испытать ощущения свободного падения. Одним глазком и на долю секунды он поднял свой взгляд и быстро посмотрел на противоположную часть стола. То, что он заметил, могло лишь погубить его, могло оказаться химерой, наваждением, которое в любой момент грозило сыграть с ним злую шутку. Но если ещё немного сдвинуться влево…