Казя сидит на полу и развязывает шнурки. Отвечает на мамины вопросы. Улыбается Сабине. У Кази светлые немного вьющиеся волосы до плеч, веснушчатое личико, светлые ясные глаза. Рот небольшой, словно предназначенный не для того, чтобы есть, а для птичьего щебета; губы тонкие, бледные. У нее крупные зубы — это трогательно. Так считает Сабина. Она берет у девочки ранец, чтобы отнести его наверх. Уборку Казиной комнаты она начнет с того, что положит ранец на место. Казя пока пообедает, а потом придут учитель английского и две соседские девочки, и начнется урок. Внизу, в гостиной, Сабина слышит только голоса мужчины и девочек, иногда — телевизор, обрывки диалогов на чужом языке, абсолютно неразборчивые гортанные звуки. И только «yes» Сабина понимает, к собственному удовольствию.
Тем временем наступают самые приятные для Сабины минуты. Комната Кази, комната Кази — слова, сладкие, как гоголь-моголь, как халва. Казина комната розовая, совершенно розовая. Мягкий ковер под ногами вызывает у Сабины благоговение. Никогда она не осмелилась бы ступить на него в обуви. Стоя на коленях, она выбирает из ковра детали конструктора, крошки печенья. Потом пылесосит его два-три раза. Случается, в минуты слабости или грусти, или как это там называется — Сабина не умеет давать название таким вещам, — особенно в те минуты, когда… ах, лучше об этом не думать, одним словом, иногда она ложится на этот розовый ковер — на бок, чтобы живот не мешал, — и лежит некоторое время. Комната с пола кажется ей еще безопаснее, еще уютнее. Она могла бы так лежать и лежать, перебирая пальцами мягкий розовый мох. Помечтать, почувствовать тепло внутри, заснуть неглубоким сном, в котором мысли появляются одна за другой и меняются местами. «Yes, yes», — слышатся снизу девчоночьи голоса. Сабина поднимается, потому что у нее еще много дел. Она меняет постельное белье в детской кровати; белье чистое, невинное. Долго взбивает подушку, чтобы Казиной голове было на ней удобно. Встряхивает одеяло, чтобы пух лежал ровно. Потом, подумав, с удовольствием выбирает цвет наволочки — в шкафу у Кази их несколько: розовая с зонтиками, светло-синяя со слониками, белая, розовая сатиновая, гладкая, как лед, и комплект из жатой ткани с веточками сирени.
Потом Сабина наводит порядок на письменном столе малышки — раскладывает цветные карандаши и точилки, тетради, исписанные корявым почерком. Убирает огрызки яблок, фантики от конфет, апельсиновые корки. Вытирает пыль. Аккуратно укладывает кукол в кроватки и коляски. Следит, чтобы у них были оба ботиночка, платья застегнуты на спине. И это тоже приятные минуты каждой пятницы — прикасаться к куклам, поправлять им волосы, рассаживать их на полках. Сабина не знает даже, как об этом подумать, только улыбается про себя. Однако она видит, что ее пальцы, негнущиеся и немного распухшие, не справляются с завязками и крючочками на кукольных одежках. В этот момент всегда заходит пани Йоля. Делает вид, будто что-то ищет, но на самом деле она беспокоится, когда Сабина в Казиной комнате.
«Сабина инфантильна, — сказала она однажды мужу. — Похоже, она там играет в куклы». — «Не выдумывай, — ответил он равнодушно. И добавил: — Скажи ей, чтобы проверила гемоглобин и что я могу ее обследовать на следующей неделе». Пани Йоля: «Поставил бы ты ей спираль». Он: «Видишь ли, я никогда не успеваю. Только соберусь — а она снова беременна. Скажи ей, пусть придет на УЗИ».
Порядок наведен. Теперь Сабина пьет на кухне чай и ест печенье. С сахарной глазурью или кокосовые. Пани Йоля в обтягивающих легинсах почти не ест, потому что она всегда на диете. Время от времени они разговаривают. Сабина рассказывает о своих мальчиках, о том, что самый старший уже учится в техникуме, а самый младший только начинает ходить. Пани Йоля путает их имена, но делает вид, что помнит. Еще она помнит о том, что не нужно спрашивать Сабину про мужа. Она знает, что Сабина станет врать, скажет, что все в порядке, что он работает, что повесил дома карнизы, даже испек пирог, что подвязал помидоры на их участке возле железной дороги, что в воскресенье они ходили в костел, что ездили на автобусе за город на пруды, чтобы дети могли искупаться. Что он не пьет. Нет, не скажет, что не пьет. Даже не упомянет ни о пьянстве, ни о многом другом. Ведь того, о чем не говорят, не существует. Это тот самый тренинг на умолчание. Редкое умение глотать слова, прежде чем они появятся, сорвутся с языка. В такие моменты пани Йоля украдкой бросает на нее взгляд. Сабина подносит к губам стакан. Ее руки кажутся удивительно тонкими, хрупкими.